Марина и Сергей Дяченко - Темный мир. Равновесие

Но законы инерции неодолимы даже для самого страшного страха. Я разогналась – и не могла затормозить, и я влетела в портал, туда, куда улетали Тени, в бездну, в чужую темноту и холод, в липкие дрожжевые объятия.

…Все болит, все черно, и нет впереди ничего, кроме смерти. Я падаю вниз, бьюсь о воду, я тону, со дна поднимаются мне навстречу бетонные развалины прежнего моста… Нет, это развалины погибшего мира. Вокруг плавают, как утопленники, тела без лиц, я вижу сквозь мутную воду – на каждом арматурном обломке, на каждом железном штыре насажен пупс беби-борн, голый и без лица.

Я погружаюсь в темноту и лед. Я погружаюсь в депрессию и безумие.

– Ты забудешь, что я тебе сказал, – звучит в ушах голос моего отца. – Но когда надо будет – вспомнишь. Мне запрещено находиться в вашей вселенной. Я нарушил запрет один раз – ради твоей матери и ради тебя. Дарья! Ты – подарок этому миру…

Я вижу: на ладони отца лежит амулет, серебряная фигурка.

– Я могу помочь тебе, – говорит отец, – только на грани жизни и смерти. Иди на свет!

Амулет смывает течением – и он медленно погружается, тонет, уходит в глубину. Мне бы рваться наверх, но я ныряю за его теплым свечением, так глубоко, что закладывает уши, вода наваливается все тяжелее, я тянусь рукой – и не могу схватить…

А потом хватаю. Тонкая цепочка зажата у меня между пальцами. Серебряный глаз смотрит удивленно и весело и вдруг подмигивает…

И появляется солнце.

Нащупав ногами илистое дно, я выбралась на берег – мокрая, в облипшей одежде – и свалилась на жесткую траву у моста. Руки были перепачканы травой и глиной. Из правого кулака свисала цепочка. Я долго не решалась разжать ладонь – вдруг там ничего нет и я снова провалюсь в кошмары?

Но он был здесь. Перепачканный тиной, но от этого не менее светлый, веселый серебряный глаз – амулет.

– Папа, спасибо…

Я приподнялась на локтях. Села и огляделась. След взбаламученной тины отмечал мою дорогу из реки. Поверхность казалась спокойной, только водовороты вертелись, как черные грампластинки, утягивали на дно щепки и мелкий плавучий мусор.

Это было то самое место – и за десять прошедших лет оно совершенно не изменилось. Все так же покачивался камыш на противоположном берегу, все так же скользили у берега водомерки…

– Папа?

Никого не было рядом, ни одной живой души – до того момента, как у въезда на мост остановились белые «Жигули» и мужичок в рабочей спецовке поглядел на меня сверху со страхом:

– Эй, ты как? Подвезти, может, помочь?

Я замотала головой и рассмеялась. Он решил, наверное, что я сумасшедшая.

Мой телефон утонул, денег не было, между мной и Москвой лежали тысячи километров. Бегом, высыхая и согреваясь на ходу, я добралась до поселка и почти сразу отыскала почту.

– Мне позвонить, пожалуйста!

Тетушка за стойкой поглядела на меня, как на привидение. Больше на почте никого не было – пахло сургучом, клеем и резиной, потому что кроме конвертов и открыток здесь продавались калоши, пластиковые лейки и другие предметы первой необходимости.

– Мне надо позвонить в Москву! У вас есть междугородняя связь?

– Первая кабинка, – сказала тетушка. Здешним кабинкам было не меньше полувека – деревянные, потемневшие от времени, с огромными железными таксофонами внутри.

Я закрыла за собой скрипучую дверь и на память набрала последовательность цифр. И пошел вызов; ниточка протянулась по зарытым в землю кабелям и сквозь околоземное пространство, от спутника к спутнику на орбите, протянулась к городу, о котором я не знала точно, жив он или уже нет…

– Алло? – закричал знакомый голос, кажется, совсем рядом. – Кто это? Кто звонит?!

– Я люблю тебя, Егор, – сказала я в тяжелую старинную трубку.

Почтальонша, конечно, подслушивала под дверью. Появление насквозь вымокшей девушки, желающей позвонить в Москву, обещало незабываемое реалити-шоу. «Я люблю тебя, Егор», – услышала почтальонша и, будучи человеком добросердечным и сентиментальным, с трепещущим сердцем приготовилась слушать дальше.

Но в будке стояла тишина. Никто больше не признавался в любви, не всхлипывал и даже не дышал. Встревожившись, почтальонша просунула нос в приоткрытую дверь…

Трубка висела на проводе, еле слышно попискивая гудками, а на темной деревянной стене таял рисунок, нанесенный серебристой краской из баллончика. Почтальонша хотела возмутиться, но рисунок тут же исчез, не оставив по себе даже следа.

В подземелье холодало с каждой секундой, но это был обыкновенный мороз, чистый. Это был холод зимы и снега, Нового года, лыжни и катка. Грязные потеки на стенах сменялись праздничными зимними блестками. Там, где был портал, сияла инеем нетронутая гладкая стена.

Егор целовал меня и пытался согреть дыханием:

– Тебе нельзя… мокрая одежда… пневмония…

Инструктор молча бросил нам ватники – и Егору, и мне. Пипл стоял, запрокинув голову, глубоко дыша, с лицом отрешенно-счастливым. Лиза замерла, уткнувшись в Гришино плечо. Слова потеряли смысл – минут на пятнадцать как минимум.

Леша сидел на стуле Инструктора, разглядывая ладони. Зрение возвращалось к нему постепенно, и он казался гораздо более растерянным, чем раньше, во время смертельной опасности.

Хранители поднимались с пола, подслеповато оглядывались, опираясь друг на друга, брели к своим местам. Инструктор, хлопоча, подкладывал под развалившийся стол кирпичи вместо ножек, пробовал, надежны ли древние табуреты, торопливо собирал костяшки домино. Многие были испорчены, оплавлены, некоторые раскололись пополам.

– Сойдет, – сказал Дядя Толя, разглядывая расколотую костяшку. – Мы люди бывалые, что нам… Сойдет!

Инструктор поменял лампочку, свисающую с витого шнура над столом, и хранители неторопливо разложили на столе костяшки.

– Я вам другие принесу, – вырвалось у меня. – Я принесу вам новое домино, гораздо лучше этого!

Они повернули головы совершенно синхронно, как один человек, и посмотрели с недоверием.

– А хотите, я принесу вам… «Монополию»? Или другую настольную игру? – сама не знаю, кто меня тянул за язык, просто хотелось сделать трем этим существам что-нибудь приятное. – Игр сейчас много… Хотите «Каркассон»? «Зельеварение» или «Мафию»?

Все трое одновременно улыбнулись. Улыбки были разные: Серго улыбался застенчиво, Иван Иванович – сдержанно, Дядя Толя – широко и искренне.

– Спасибо, деточка, – сказал Дядя Толя. – Нам так привычнее. А ты все равно приноси, приноси, когда будет время. Посмотрим, что у вас за монополия с мафией нынче…

И, одновременно кивнув, все трое вернулись к игре.

– Ты изменила будущее, – сказал Леша.