Юрий Любушкин - Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД

— У тебья, русиш Ивайн, сын краснофф–армеец? – коверкая слова зловеще прорычал Шульце, целясь ему в белую, как лунь, голову – русишь Ивайн!

Он старательно разучил по разговорнику эту фразу – «краснофф–армеец» – тепе рь очень гордился собой: «Чьего молчишь, старьий хрен? Я тьебя будью пуф–пуф! Яволь?»

Шульце раскатисто загоготал: «Пуф–Пуф!»

Сегодня он был очень доволен собой… И погромом, который учинили в этой неприветливой деревне… За минуту до этого он размозжил прикладом голову старухе – трать ещё на неё драгоценный боезапас, который и так приходится таскать на собственном горбу по такой жаре.

Затащил её лёгкое безжизненное тело – неужели старики такие лёгкие? – в горящую избу. Это вам за то, что отказались снимать со стены своего Сталина. И заодно рамки с пожелтевшими фотографиями каких‑то старух в платках и благообразных стариков. Мерзкие варвары!

Шульце разбивал их прикладом, швыряя на пол, безжалостно топтал сапогами. Стекло хрустело под ногами и летело в стороны.

За одну такую рамку обеими руками уцепилась старуха.

— Не дам, ирод окаянный! Не смей!

Ага, все понятно – там её сыновья. Вон гляди‑ка – и старик как вызверился. Того и гляди вцепится ему в горло. А что – такой может. Терять ему нечего. Понимает, что в живых их не оставят… А старая дрянь уцепилась за рамку – не вырвешь. Орёт что‑то. Ясно, проклинает его, Шульце. А с фотографий в рамке смотрели улыбающиеся русские в военной форме. Молодые. Красивые. Это больше всего и разозлило Шульце, приведя в бешенство. Разве недочеловеки могут быть такими красавцами?

Ишь, ты, краснофф–армейцы… Сколько же ты нарожала их, старая ведьма?! А–аа?

— Прикончи её, Курт, не тяни! – подсказал ему верный Вилли – А то нам в этой деревне до вечера не управиться. Не можешь, давай я.

Дважды советовать Шульце не надо. Пусть подыхает старая ведьма в геенне огненной. Нарожала русских свиней, которые теперь стреляют в Шульце и его товарищей. Это они, Иваны, швыряют свой молотофф–коктейль под гусеницы боевых машин панцерваффе [16]. Но ничего, они покажут ещё этим Иванам. Они умоются ещё кровавыми слезами! Скоро, совсем скоро они будут шагать парадным строем по их варварской столице. Уже совсем скоро.

…Подозрительный шорох привлёк его внимание. Моментально обернулся. А–аа! В дверях вырос старик. Надо же, ожил! Он хоть и получил тоже свою порцию прикладом по голове, но оказался на редкость живуч. Ты смотри – он держит в руках топор! Замешкайся он тут с этой падалью, так старик засадил бы топор Шульце в затылок. И скалится. Как же он злобно скалится!

Бах! Бах! – прозвучали выстрелы шульцевской винтовки. Но как‑то глухо и невнятно из‑за грозного треска разбушевавшегося пламени. Оно с ненасытной свирепостью лизало деревянные стены дома. Шульце торопливо шагнул во двор, брезгливо переступив через трупы хозяев.

Свежий воздух опьянил, придал ему заряд бодрости. Хорошооо‑то как! У–у-ух! Деревня пылала то там, то тут. Здорово горит – парни расстарались на славу! Так и надо им, этим русским свиньям. Пусть горят их добротные бревенчатые дома, которые Иваны любовно называют «избами». Это им за молотофф–коктейль. То ли ещё будет…

Внимание Шульце привлёк стон. Проклятье – вот это новость! Из горящей избы выползал окровавленный старик, волоча в руке топор. Ну, уж нет – этому не бывать!

Не помня себя от ярости, он бил, топтал, колотил сапожищами это костлявое живучее тело.

— У–уу, проклятые варвары!

— Эй, Шульце! Тебе нужна помощь? – прогорланили парни с соседнего двора. Они были пьяны и веселы. И жаждали новых впечатлений.

— Оставьте его… Он сам управится, – резонно заметил его верный товарищ Вилли. – Дайте‑ка лучше мне ещё хлебнуть русского шнапса.

— Самья–гон… – пьяно загалдели парни. – Держи, ефрейтор.

Шульце вытер пот со лба. Фу–у, ну и жарища сегодня! Пора бы ему хлебнуть чего‑нибудь покрепче. Что‑то он притомился сегодня.

— О–оо, майн готт! Какая боль! – едва очнувшись, он попытался пошевелиться. Зуб на зуб не сходился от бешеного озноба. Но сильнее боли, пожалуй, была испепеляющая жажда. Сколько он пролежал здесь? Час, два, а, может быть, всего несколько минут? Надо что‑то делать. Но что? Что?..

Только пытаешься пошевелиться, как боль жаркой безжалостной лавой захлёстывала его простреленную ногу, отдаваясь тысячами раскалённых огненных игл во всем теле – кость задета, не иначе… Плохи дела твои, Шульце. Совсем плохи.

Он даже скривился, представив себя сейчас со стороны. Беспомощного, грязного, истекающего кровью. Жалкого…

Вопрос – сколько ему ещё валяться на окаменевшей от холода земле? Первые моро зы… А какие они будут потом? И это октябрь месяц! Собачий холод! Так и околеть недолго. Вот и кровь, что натекла из его раны, уже превратилась в желе. Если не подоспеют санитары или не заметят свои, идущие в атаку, – ему конец. Так и околеет возле этого танка. И что же – неужели его везению пришёл конец? А в помутневшем сознании лихорадочно билась мысль – надо перевязать рану, надо… Надо… Но, видно, на свете есть Бог, и он услышал его.

Вдалеке, на фоне огромного ненасытного пожарища, охватившего деревню, в лучах заходящего солнца, отбрасывающего зловещие багровые тени, взлетели две красные ракеты. Взлетели одновременно. Атака! Он спасён! Выходит, ты рано себя хоронишь, приятель. Слишком рано. Ещё повоюем с Иваном.

Ещё… Он даже забыл на секунду о боли и жажде.

Нарастающий гул приближающихся танков придал ему силы, и он попытался приподняться, опираясь на винтовку. Его должны заметить! Должны! Иначе…

Но все тщетно. Очередной приступ боли – судорожной боли – швырнул его на место. Если б не каска, он просто бы тюкнулся головой со всего маху о своё стальное укрытие. И голова раскололась бы, как грецкий орех, да и только. Вот было бы радости Иванам! Ничего, он не доставит им такого удовольствия. Ему повезло в очередной раз…

Один из танков, грохоча и обдавая сладковатым бензиновым жаром работающего двигателя, замер возле него. Крышка люка на башне откинулась. Танкист в чёрной униформе, стараясь перекрыть рёв закипавшего боя, заорал что есть мочи:

— Сейчас пришлют санитаров с носилками… Держись, баварец!

И кто теперь ему возразит, что он, фельдфебель Курт Шульце, не везунчик? А?.. Черт возьми, до чего же приятно было слышать из уст танкиста «держись, баварец!» Значит, о нем помнили. И он, конечно, потерпит – ведь столько уже натерпелся, даже прощался с жизнью, – дождётся прихода санитаров. Его понесут с поля боя, как героя. Он заслужил такого почёта. Он, Шульце–везунчик. Теперь он все вытерпит, на то он и солдат фюрера, солдат великой Германии. Теперь ему все нипочём, даже чёртов Иван – ворошилофф стрелок. А жажда по–прежнему мучила его. Боже, как же хочется пить! Пить – и это выше его сил!