Александр Голодный - Частица хаоса

Ненавижу, когда жена говорит: «Как все». Все – это никто.

– Нет. Мы же обсуждали этот вопрос?

– Ой, ее доставать, раскладывать, постельное белье тебе искать… Ложись вон в детской комнате, а Ольга будет спать со мной.

Гм-м, моя жена временами очень умная женщина. Почти такая же, какой была до свадьбы. Согласно киваю:

– Ты права. Так и сделаем.

Отвык я уже спать один – как-никак четверть века в законном браке. От дочкиной подушки попахивает духами. Совсем уже невеста. Сын на четвертом курсе политеха, с симпатичной девчушкой встречается… Вот так служишь, живешь потихоньку, детей воспитываешь, а потом – бац! Ты – дед.

А ведь совсем недавно был молодой и…

***

… не хочется умирать молодым! Но… Полученных от ротного фельдшера знаний вполне достаточно, чтобы понять: сегодня подпоручику Бушуеву выпала плохая карта. Пробившая грудь пуля наверняка зацепила легкое, потому что дышать становится все труднее, а кровь продолжает сочиться сквозь самодельную повязку. Про осколки снаряда в ноге и боку говорить уже не приходится.

Странно, что я все еще в сознании и даже выдерживаю плавно нарастающую боль. Возможно, удалось бы и выжить… Ведь выжил после пулевого и осколочных ранений Игорь Аркадьевич!

В памяти словно наяву развернулась сцена нашей последней встречи, когда, безмерно гордый погонами подпоручика и должностью первого номера пулеметного расчета, я пришел к нему в лазарет.

– Дайте-ка взгляну на вас, батенька. Хорош, право слово, хорош. Еще бы слушал, что опытные соратники говорят – и цены бы не было. Обязательной, господин подпоручик, являлась необходимость подвергать себя ненужной опасности, атакуя противника пешим? С земли, лежа, стрелять не получалось?

– Но, господин подполковник…

– Только крайне низкой стрелковой подготовкой красных объясним факт, что вас не похоронили тем же вечером.

– Игорь Аркадьевич!..

– Уж не Ильей ли Муромцем вы себя возомнили, Ростислав Александрович, ведя огонь из «Льюиса» с ремня?

– Господин подполковник, я стрелял достойно!

Наконец-то удалось высказать фразу целиком. Пусть и полную патетики, но… Господин подполковник замолчал, по-доброму, с заботой и дружбой во взоре глянул на меня. Покачал головой:

– Не видел бы сам – не поверил. На весу, с ремня, не используя прицел, и каждая очередь – в цель. Как стальной метлой изгоняя нечисть с земли русской, в Ад прямиком. Должность первого номера, как и погоны подпоручика, вы заслужили стократно, дорогой мой Ростислав Александрович.

Похвала наставника заставила заалеть щеки и почему-то заслезиться глаза. Стыдливо опускаю голову, пряча лицо, и слушаю продолжение:

– Но героическое поведение на поле боя, господин подпоручик, не отменяет допущенных вами прегрешений. Посему, как только я покину это осточертевшее лечебное учреждение, ждут вас, мой юный друг, преизрядные тактические занятия.

Гордо вскидываю подбородок:

– Готов, господин подполковник!

Сбавив тон, уточняю:

– Вы только выздоравливайте поскорее, Игорь Аркадьевич.

Ранения и контузия оставили свой след на командире: похудевший, со свежим шрамом на виске и виднеющимися из-под исподней рубахи бинтами, с подрагивающей рукой и временами дергающим лицо нервным тиком. В общем, не боец.

Наверное, многое прочитав в сочувственном взоре, господин подполковник старательно выпрямился на стуле и твердо ответил:

– Будьте уверены – еще повоюем. Даже вторым номером к вам, господин подпоручик, считаю пойти не зазорным.

Тон с твердого изменился на почти просительный:

– Только вы уж дождитесь меня, Ростислав, не подставляйте горячую голову под большевистские пули, не геройствуйте понапрасну…

Последнее слово будто застряло в ушах, давая неприятно звучащее, искаженное эхо:

… напрасно, …расно, красные… Красные!

Похоже, это был обморок, потому что зрение возвращается с трудом, а дышать стало совсем невмоготу. На краю неглубокого оврага стоят несколько фигур, настороженно поводя винтовками с примкнутыми штыками. Сощурившись, разглядев, понимаю – действительно, красные. Погон на плечах нет.

Оценив отсутствие противника, вражеские солдаты приступили к ставшему обычным в годы гражданской войны занятию: сбору трофеев, попутно добивая тех, кто проявляет признаки жизни. Патроны не тратят – колют штыками. Судя по уверенным движениям, занимаются этим не в первый раз.

Мне нестерпимо стало жаль, что упирающийся в бок верный «Льюис» постигнет та же трофейная судьба. Нет, не будет наш с Игорем Аркадьевичем пулемет служить этой сволочи!

Непослушные пальцы правой руки с великим трудом отстегнули клапан лежащей рядом гранатной сумки и скользнули внутрь. Господи, помоги!..

Мародеры приблизились настолько, что без затруднений разбираю их негромкие голоса. А последнее на этом свете дело никак не движется. Упрямая чека не поддается теряющей последние силы руке.

– Мыколо, глянь, охвицер оскалился.

– То дохляк, а вон тот мальчишка – живой!

Чужие грязные, разбитые сапоги оказались совсем рядом.

– Побачь, пулеметчик. Це ж тот гад, шо наших немерено положил! Ща я его в душу…

– Погодь.

Удар ногой в бок заставил вздрогнуть от боли. Из-под повязки опять потекла кровь.

– Шо, барчук, погано?

Второй удар, еще и еще, прямо по ранам…

Сознание уплывало, сквозь наваливающуюся муть с трудом доходили слова:

– Кишки ему, гаду, выпустить! Дай-ка, пока он не сдох…

Острая боль распорола живот, пронзив все тело и вызвав мучительный стон. Но дернувшаяся в судороге рука все-таки выдернула чеку. Сейчас…

– Шо, не нравится, ваше благородие? Сучье племя! Поизмывались над народом, таперича наш черед! Как щеня выпотрошу!

Штык ковырял и кромсал плоть, неся жуткие мучения, а я удерживал рвущийся из души крик, стараясь достойно офицера продержаться бесконечные двенадцать секунд пытки. Одновременно со вспышкой взрыва пришло избавление…

***

… наконец пришло избавление от выворачивающей всё тело боли. Лежу на боку в испарине, одеяло и подушка слетели на пол. Ладонь левой руки прижата к все еще мучительно ноющему животу, а правую оторвало взрывом, им же разворотило весь бок. Нет, стоп, вот рука, на месте, да и чувствительность стремительно возвращается.

Щелкаю выключателем бра, смотрю на отмечающие раны темно-красные пятна и полосы. М-да, жестокая у вас была смерть, Ростислав Александрович. Но умерли, как герой.

Страшное время – Гражданская война. Не дай Бог такое пережить вновь.

В голове сами собой всплыли стихотворные строки:

Академия в прошлом, и штабов тишина

Здесь, сейчас не маневры, и не просто война.

Брат – против брата, дети – против отца