Сергей Лисицын - Перекресток

Четыре раза в день они проплывают по грязно-желтому небу, исчерченному лучами городских прожекторов. Иногда мне кажется, что сейчас они врежутся в один из небоскребов, между которыми проложена трасса. Но они, конечно, всегда исчезают в темном провале, полном испарений, поднимающихся с нижних ярусов.

Тяжелые свинцовые облака, упавшие с невидимого больного неба. Транспортные дирижабли — грузные, молчаливые, беременные штурмовыми взводами тяжелой панцирной пехоты. Я знаю, что они идут на юг, туда, где посреди мокрых, истекающих ядовитым потом джунглей стоят на выжженных площадках имперские транспорты, готовые прыгнуть в черный бесконечный космос.

Я стою, привалившись к перилам металлического балкона, и курю. Балкон опоясывает небоскреб-квартал на уровне полутора километров, вниз и вверх уходят лестницы на другие ярусы, чуть левее высовывается в пустоту язык остановки общественной транспортной платформы. Мне незачем спешить, я могу позволить себе провожать неторопливым взглядом дирижабли и глубоко затягиваться сигаретой со смесью черного канберрского и светлого анжуйского табаков.

Я поправляю шляпу. Точнее, пониже надвигаю ее на глаза и запахиваю плащ. Недовольно морщусь, обнаруживая на нем следы ржавчины. В этих кварталах от нее никуда не денешься, воздух полон влаги, город погружен в желтый, прорезаемый светом фар и вывесок туман, липкая пленка покрывает перила, грязные окна, дверные ручки, туман забивается в легкие, и начинается тяжелый мокрый кашель. Если, конечно, ты не можешь позволить себе фильтры в легких. Я — могу.

За моей спиной со скрежетом распахивается дверь бара, и я лениво разворачиваюсь. В прогорклый от машинного масла и гречневой лапши воздух вылетают вопли диксиленда и парочка визгливо хохочущих девиц, одетых по последней припортовой моде в полупрозрачные, светящиеся в темноте микроплатья. Следом за ними, нетвердо ступая, появляются и их кавалеры — по виду мелкие толкачи, не брезгующие ничем, от контрабандного трубочного табака до «весенних даров» и эмбрионов обитателей Закрытых Миров.

Проводив компанию равнодушным взглядом, я возвращаюсь к созерцанию дирижаблей. Их громады сливаются с чернотой погруженных в темноту верхних уровней, лишь синие огни чертят вдоль борта опознавательную линию, да льется из иллюминаторов рубок управления теплый свет. В транспортных отсеках этих дирижаблей окон не предусмотрено — пехотинцам нет нужды любоваться местными красотами.

Я представляю, как панцирники сидят сейчас там, в небе, неподвижные, со свистом дышат специальной смесью, подаваемой под напором насосами прямо в лицевые маски, и могильная тишина отсеков нарушается лишь неясным гулом винтов да тяжелым свистом дыхания бронированных, похожих на изваяния фигур.

Окурок обжег пальцы, и я бросаю его через ограждение. Наблюдаю, как он падает среди огней воздушных лодок, гравирикш, разбивается о прозрачный колпак рейсового транспа и исчезает, растворившись в мутном, густом, словно суп, тумане нижних уровней. Толкачи, чуть не падая с платформы остановки, машут руками, подзывая рикшу. К ним планируют сразу двое, и парочки запрыгивают на пластиковые сиденья. Девицы опускают полотнища, закрывая кабинки, и экипажи вливаются в общий поток. Я замечаю, что толкачи нервничают. Да и ушли они рановато. Значит, те, с кем я сегодня беседовал, не ошиблись. Что ж, скоро узнаю.

Возле бара становится тихо и пусто.

Пора.

Мои ботинки бесшумно ступают по влажному металлу. Дверная ручка липнет к пальцам, когда я ее поворачиваю, и, открыв дверь, я вытираю пальцы носовым платком.

Дорогу пытается заступить местный вышибала, но, сообразив, кто зашел в гости, вспоминает, что у него есть неотложные дела. Это он правильно решил, у меня сегодня на редкость поганое настроение.

Портиться оно начало с утра, когда наконец заявилась Эдна. Она с трудом переставляла ноги, идиотски улыбалась, а зрачки были размером с булавочную головку.

Значит, где-то была вечеринка с «весенними дарами», и она накачалась ими по уши.

Значит, кто-то хотел «особых услуг». А я ненавижу, когда от нее хотят «особых услуг».

И тех, кто хочет такого от девушек, тоже ненавижу.

Только Эдне на это наплевать, потому что такие любители щедро потчуют ее «весенними дарами», и «волосами ангелов», и «дымными демонами», и другой дрянью, которую она нюхает, колет, лижет, вдыхает, втирает, словно задалась целью попробовать всю наркоту вселенной, прежде чем сдохнет.

Я уже говорил ей, что сдохнет она скоро, но и это ее не волнует. Меня — тоже не очень, но настроение испортить ей удалось.

Еще хуже оно стало, когда, хлопнув дверью, я вышел на балкон нашего блока. Я хотел зайти в кофейню Турка, позавтракать, но, увидев, кто меня ждет, привалившись к перилам лестницы, понял, что завтрак отменяется.

Гарри Торнберг расплылся в улыбке и помахал в воздухе толстыми волосатыми пальцами:

— Майор, чертовски рад тебя видеть. Босс с утра вспоминал о тебе. Я давно, говорит, не видел Майора. Мне, говорит, просто необходимо его увидеть прямо сейчас. Я, говорит, ужасно по нему соскучился.

Проходя мимо Гарри, сую в рот сигарету, прикуриваю и буркаю:

— Хватит трепаться. Пошли, будем доставлять радость и приносить счастье.

Босс действительно ждет меня с нетерпением. Это значит, что где-то случилось дерьмо. Это значит, что где-то кто-то нарушил правила, установленные боссом. Это сучьи правила, но мне без разницы. Это значит, что кого-то надо макнуть рожей в дерьмо.

В кровавое дерьмо.

В таких случаях незаменим майор тактической группы штурмового отряда «Небесный гром». Получивший звание намного раньше срока, вместе с пятьюдесятью другими счастливчиками-офицерами, выжившими во время бойни на Стеносе IV. Спустя пару лет награжденный Имперскими Мечами за спасательную операцию на Фомальгауте-Прим.

С позором вышибленный в отставку с лишением всех чинов и наград.

Осужденный и чудом отмазанный от планеты-колонии.

Военный преступник, шулер и растратчик, опозоривший честь имперского мундира. «Палач деревни Эль-Моравино», «позор имперской армии», «причина скандала с Федерацией Планет».

Я — незаменим.

Босс смотрит на меня по-отечески и мановением руки отсылает Гарри.

— Мартин, — говорит он, — у меня проблема, сынок.

Мне очень хочется забить «сынка» ему в глотку по самую задницу, но я молчу. Жду, когда он перейдет к постановке задачи.