Владимир Перемолотов - Урал атакует

Девушка села в джип, стриженный ежиком молодчик захлопнул за ней дверь, с самодовольной улыбочкой подмигнул Косте с Дрюном, мол, все будет нормально…

Теперь, когда Костя в сопровождении Дрюна шел по длинному коридору конторы, он с упорством отгонял от себя эту запавшую сцену.

Командование сопротивленцев заседало в актовом зале, куда, собственно, Дрюн и завел Муконина. Посреди просторного помещения были составлены столы, вокруг которых озабоченно сновали, как на выборах, люди в разных прикидах. На стене висела огромная панель, на которой изображалась интерактивная карта Поволжского мегаполиса. Там, где мощная река выгнулась дугой, изнутри к ней прилип этот странный город, как будто его зарядили в струну лука, чтобы выстрелить на запад. Окрестности Самары были раскиданы по изгибу Волги и поодаль, как грибы на поляне после дождя. В разных районах на карте мелькали огоньки — зеленые, красненькие, с разной частотой и густотой.

— А это наши группировки и возможные места пребывания миротворцев, — пояснил Дрюн, заметив Костино любопытство относительно карты.

По дороге в штаб Дрюн рассказал, что, когда их всех повязали, Костю с Борой сразу отвезли в другое место, а Бурого и его, Дрюна, препроводили в какую‑то «шарагу» и посадили в камеру. Это уж потом они узнали, что Костя попал в натовский госпиталь, а Бора умер в дороге, не приходя в сознание. А сначала их даже пытали, пробовали вводить в кровь какую‑то пакость, но у них на все случаи были зашиты в организме антидоты — по крайней мере, так медики сопротивленцев говорили. Ну а про то, что удар будет с помощью генераторов, они даже сами поначалу не знали. Только уж сегодня, когда освободились…

Это вот Коршун, то есть генерал Слапковский… Он, конечно, извинится: простите, мол, ребята, и все такое, но так было нужно, а вы выполнили свой долг перед Родиной. Так что и ты, Костян, выполнил свой долг перед Родиной. И если б не мы, не наше прикрытие, наведшее миротворцев на ложный след, то, может, и не было бы ничего нынче.

Коршун сидел за отдельным столом, в глубине зала, и Дрюн первым делом подвел к нему Костю и представил.

Это был типичный человек, похожий на тех генералов, которых Костя видал в доядерное время. Тех самых, какие воевали с чеченскими террористами и грузинскими агрессорами. Боевой генерал в камуфляжной форме без знаков отличия, упитанный невысокий человек, со взглядом, как у коршуна, то есть с густыми смолистыми бровями, чуть выдающимися вперед, и спокойными карими глазами, в которых хранилось то цинично мудрое выражение, какое вырабатывается многочисленными годами службы на первых фронтах. Ладонь Слапковского в рукопожатии оказалась большой, теплой и шершавой.

— Молодец, сынок! — басистым голосом отметил генерал. — Эта маленькая победа — твоих рук дело.

И уже после кто‑то достал разведенный спирт, по–военному, во фляжке, и разлили по пластиковым стаканчикам, и, выпив, Коршун отвел Костю в сторонку.

— Ты на Калинова не серчай. Он вам сопровождение не дал, потому что так спланировали. Уральцы не безвозмездно помогали. И на вашу мистификацию средств не было. На авось отправили. Лишь бы миротворцы клюнули. Но ты дошел и передал, запудрил им мозги. Герой!

— Спасибо, конечно, но… — Косте показалось, что зал качнулся.

Надо же, как подло с ними обошлись. Никогда бы не подумал на Калинова.

Ладно, вернемся домой, разберемся, как со всем этим дальше жить.

— А домой мы тебя, хочешь, сегодня же отправим? — Коршун как будто услышал мысли Муконина. — На самолете миротворцев.

Парень в тюбетейке, с азиатским типом лица, разливавший спирт, снова поднес стаканчики, наполненные до краев.

— Товарищ генерал, разрешите еще по одной, за победу.

Коршун нахмурился, вяло кивнул. Взял стаканчик, выпил и не поморщился. «Такие никогда не хмелеют», — подумал Костя. Он последовал примеру генерала.

Спирт горячо проскочил по пищеводу и уютно расположился в желудке. Тепло поднялось по всему телу, кровь заиграла.

— Я бы и рад, — сказал Костя, — но вы, наверно, еще не в курсе: мне надо сначала в Уфу, раненого напарника забрать.

Коршун помрачнел.

— Да нет, Костя, к сожалению, это ты не в курсе.

Муконина изнутри затеребило. Генерал сделал понимающий, сожалеющий взгляд.

— Твоего товарища уже не надо забирать, — добавил он после секундной паузы.

— Какого черта! — Костя на ватных ногах опустился на стул. — Ведь он же был в сознании, мог передвигаться. Я же сам его в больницу доставил.

Пустой стаканчик выпал из рук.

— Видишь ли, Костик, тамошние коновалы… Они не смогли толком сделать операцию…

Муконин оперся локтями на стол, схватился руками за голову, качнулся несколько раз — в

глазах помутнело. Рана напомнила о себе, сильно кольнув, словно отозвалась на захватившее чувство утраты.

— Ганя, Ганя, бляха–муха! Вот сука!

И, как ясный день, вернулось то последнее, что было с ними: разворот перед постом, проезд мимо деревни Тарманы… И то прощание в больнице: «Я только туда и обратно…»

Ведь не появлялось даже предчувствия, что это конец. Разве только какая‑то неизбывная печаль и боль в потускневших глазах Гани… На кой хрен мы сунулись в эти Тарманы? Если бы рискнули через пост, все было бы по–другому. И Ганя, этот жизнерадостный волосатый «рокер» Ганя, наверняка сидел бы сейчас здесь, рядом, со своими дурацкими шуточками- прибауточками, поговорками–скороговорками. Сквозь дымку воспоминаний проскользнули объясняющие слова Слапковского:

— Благо есть у нас в Уфе друзья, помогли отправить груз «двести» в Ебург.

До обещанного трофейного самолета, готовящегося отправиться в Екатеринбург, оставалось часа два, и Костя заскочил к Севе на квартиру.

Сева сидел на кухне и квасил самогон. Мутные глаза, почудившиеся Косте совсем черными, с проблеском удивления уставились на Муконина.

— Костя? Это ты… На… Ты куда пропал? Я думал, больше не… заявишься. Я думал, ексель- моксель, ты уже в Ебурге.

Муконин по–хозяйски взял рюмку, сел рядом, налил себе.

— Да так, знаешь. Форс–мажорные обстоятельства.

Выдавив из себя тугую улыбку, Костя взял пальцами маринованный огурчик из тарелки, выпил и зажевал.

— Уф, ну и крепкая же тварь! Давно пьешь?

— Не знаю. — Сева, нахмурив брови, вяло посмотрел в окно. — С тех пор как ты ушел.

Повернув голову к Косте, он сделал такую странную гримасу на своем несуразном,

заросшем пепельной щетиной лице, что в других обстоятельствах Муконину стало бы смешно.

— А что это за фигня на тебе надета? Иа.

Сева болотистыми глазами оглядывал серую робу, выданную Муконину в госпитале слугами почившего Кельвина.

— А, это. — Костя махнул рукой. — Неважно. Долго объяснять.