Адам Браун - Ящеролов Рекс

Тема, которую я хочу затронуть в моей сегодняшней речи, — Биовульф.

Славен был Биовульф — единственный в своём роде, могучий избавитель улиц от ящеров-вредителей. Закройте глаза и попытайтесь представить его: стерегущий добычу, подобный смерти, исполненный доблести — вот он ведёт свой вирусный ночмобиль по скользким от дождя закоулицам, и несущий разрушение чёрный котелок крепко сидит на его голове. Вот он, выполняет задание столичной панели уличных работ по административно-муниципальному району В.

Ибо город претерпевал нашествие великого множества динозавров: тысячелетние рептилии наводнили улицы подобно драконам, сорвавшимся с этакого нечестиво-горластого рыцарского герба. Сонно переставляли лапы разгневанные чудовища, вырванные из уютного доисторического забытья, и сонмы их подымались — омерзительные, древние — на поверхность из канализационных туннелей.

Брянчащие, губящие, алчно-разящие.

И вот теперь: сигнал в третьем глазу Биовульфа, идут инструкции средней доле мозга. На клумбах данных раскрылись лепестки инфогераней, расцвели глубинные нейросхемы: линки блинкуют, пиксели осыпают пыльцу, стратегические диаграммы тянут кверху стебли.

Сообщают ему всё, что нужно.

Он повернул в южном направлении — едет вдоль Задней улицы, и закосевший от смерти ночмобиль вшмыгивает меж колёс кокаиново-белые разделительные линии; устремляется к канализационно-перерабатывающему предприятию, административно-муниципальный район В.

Строение это имело в центре своём тысячелетний разлом времени. Проход этот (восемь метров в ширину и шестьдесят три миллиона лет в длину) направлял тунеллепотоки вонючеградских ниагар в рептилиевую доисторию. Выплеснуть нечистоты в давным-давно позабытое прошлое, такова была идея — и хорошая идея! Но затем она всем аукнулась.

Сильно аукнулась, принесши обратно поток зубастых монстров мелового периода — чудищ, кровавым зовом мщения восставших из древности.

Итак, подъезжая к окраинам города, ночмобиль Биовульфа присел враскорячку перед канализационно-перерабатывающим предприятием, готическим наваждением утёсов в тёплой дымке дерьма, унитазным громыханием испражнений матерящихся материков.

Биовульф вжал в пол жёсткую, как подмётка, педаль газа.

Вперёд, за ворота, в створожившийся мрак. Вперёд, в своём удалом ночмобиле, где кабина — один гигантский вирус гриппа, в десять миллиардов раз увеличенный в лаборатории. Внутри него устроился наш герой, точно комплемент ДНК в потоке оздоровительной плазмы, точно боб в нуклеопротеиновом стручке — кристаллообразном, многоугольном, неуязвимом. Он Биовульфу и доспех, и арсенал, и упоение в бою: скорее расстался бы наш герой со своею кожей, чем вышел бы из ночмобиля. (А если вспомнить обо всех его шрамах и кишащих червями ранах, о входах для кабелей, о кишечных отсосах и мозговых стоках в пятнах агонии, то в смысле кожи Биовульфу особо и нечем было похвастаться — человек по духу, но по виду менее человек, чем освежёванный зародыш паукрысы, героически бултыхающийся в лимонно-жёлтых выделениях собственных желёз и смутно улыбающийся своей убийственной улыбкой.)

Вот человек, влюблённый в своё дело — он был рад перебороть свой страх, рассекая мрак. Он ехал по зданию, всё вперёд, устремляясь к святая святых. Характерные проблески времени отражались в уголках глаз — утечка из пролома, который всё ближе… Тени прошлого проносились в величественной тьме.

Долго ли, коротко ли, но вот подметил он следы растительности вокруг: вздымающиеся купы мезозойских семенных папоротников, саговники, величественные гинкго, отягощённые фосфоресцирующими плодами; праздничное сияние цветов освещало путь Биовульфа, а устланный мхом коридор неуклонно змеился вниз, в облианенной джунглиевой девственно-лесности.

И в подлеске бродили и рыкали динозавры.

Не чешуйчатые топотуны из фантазий палеонтологов — эти чудища имели вид достославный: филигранные стегозавры с финифтяными рогами, пастельные аллозавры со шкурами варёного шёлка, яркокожие самоцветные бронтозавры. Он увидел птеродактилей в кожаном опереньи и грациозных диплодоков в леви-страусовой эмали. Он увидел брахиозавров в сапфирах, бронзе, дымчатом кварце — неспешно двигались они, как сны в летнюю ночь сквозь райские кущи.

Биовульф убил их всех. Вжжикнул-вжжакнул из вжикомёта, пустил клочки самоцветных мозгов по закоулочкам и поехал себе дальше.

Всё дальше и дальше… мимо хронометрических аберраций, мимо склеившихся воедино, околтунившихся узлов времени, от которых обезумел бы герой менее доблестный (и даже наш Биовульф начал задавать себе вопрос — а что, если и он тоже всего лишь пережиток, неуклюжий гибрид прошлого и настоящего?)

Но решительно отбросил он эти мысли. И устремился дальше.

Повернув за угол, застал он трогательную картину: парочка серебристых игуанодонов над драгоценным ониксовым гнездом яиц Фаберже. Момент рождения невыразимой нежности, так что возрадовалось бы само сердце…

Но Биовульф, не отягчённый сердцем и прочей анатомией, поразил и чудище, и его чудиху, не пожалел и яиц (взрывались скорлупки тончайшего фарфора и открывали глазу птенчиков, подобных в своей невинности разбитым серебряным образáм).

И вперёд устремился он, всё глубже в систему канализации, исполненную гниения и оглашаемую динозаврими воплями. Время начало скользить, и оскальзываться и расщепляться — всё ближе разлом. В искривлённом, опутанном лианами беспределье рвались и метались тени времени.

Всё вперёд ехал Биовульф сквозь опьянённые девственные леса, и они расширялись, раздавались страстно и одурманенно; агатовые цветы мурлыкали надушенными горлышками в сени хрустальных елей, а ели отбрасывали радуги на стрекоз из цветного стекла, а стрекозы пели песни над подёрнутыми рябью ручьями, из которых пили стада изукрашенных самоцветами трицератопов.

Один залп из дергунчика — и Биовульф их всех порешил.

И приблизился к святая святых здания…

Где гудел-зудел пролом во времени. Вихрящаяся воронка, как бы сложноцветный коктейль, где в отсветах рентгеновских лучей проявился скелет Биовульфа. Плоть, точно стекло, и отсвечивающие зеленью кости ноги нажали на педаль газа.

И вперёд устремился он, в этот водоворот вечности, закручивая руль влево, в отлетевшее вчера. В прошедшие дни, затем в былые года, всё быстрее и быстрее сквозь отгнившие десятилетия, вдаль через века, сквозь синеватое мелькание тысячелетий, всё быстрей и быстрей…

И наконец неутомимые шины ночмобиля швыркнули, шаркнули, обрели почву на земле прошлого — и устрашающий Биовульф вырвался из заднего прохода времени.