Адам Браун - Рококо-Кола

Пятое декабря, anno 1791. Иоганн Хризостом Вольфганг Теофил Моцарт — лучший программер Зальцбурга; чудо-ребёнок, в пальцах которого вибрирует гений до того блистательный, что если собрать всех его соперников вместе и прогнать их через этакий талантогонный аппарат, то и тогда не удастся набрать такого количества чистой, без примесей, программерской виртуозности… Не ведают отдыха его пальцы; гениепальцы, вечно вприскочку по буквенно-цифровым полям, без руля и ветрил по бескрайним просторам компьютерной клавиатуры…

А компьютер его…

Моцарт — одно со своим компьютером. Италийские формы, обвивающие его маслянистые изгибы каштанового дерева заволакивают грациозной информационно-технологической негой… Подобный яйцу Фаберже; внутри — замкнутая полость, полная золотых механизмов и наутилусовых отсеков. А в центре, в его желтке (месте неожиданном для непорочных зачатий) обретается крутейший жёсткий диск. Массивная, гибельная, гудящая штука; черный как ночь магнетитовый жёрнов, поблескивающий частицами чистого творчества. Абсолютный эталон виртуозности. Высоковольтные волночастицы, кои Моцарт генерирует в своём устрашающем интеллектуальном пекле.

Но, невзирая на весь свой алхимический огонь, — на своё раскалённое, искусственно охлаждаемое, многообъятное могущество, — компьютер недугует.

Поражён вирусом — его ЦПУ задыхается в плену инфофлегмы (моллюсочное смесиво из червячной слизи и молочка из-под угрей), у терминала несварение терминов, на материнскую плату накатывают приступы тошноты и сонных, паутинно-бредовых галлюцинаций… Грозные и тяжкие симптомы, и не по плечу самому Моцарту их исцелить. И вот ранним утром он приготовляется наведаться к своему технику — или технихе? — единственной в своём роде синьоре Сальери. Костлявая карга, чьё поведение, по мнению Моцарта, внушает тревогу, и всё же незаменимая по причине своего уникального взаимопонимания с машинами.

Встав из-за компьютера, он надевает свой громкоговорительный костюм, чьи нити основы тихонько жужжат, а поперечные нити изгибаются, поют, зовут автомобиль соткаться из воздуха вокруг Моцарта. Это устройство для передвижения более мощное, чем упряжка лошадей — но полностью состоящее из звука; чёткая механизированная оркестровка бритвоострых ревербераций и лазероподобных мотивов, опус, заменяющий карданный вал, и шасси и объемистый инфразвуковой мотор.

Гортанно гудящий, колесит-чудесит его вперёд на улицы Зальцбурга.

Его проезд по городу привлекает внимание разного рода. Щёголи в неоновых камзолах и коротких штанах с прикреплёнными к ним на шарнирах огромными павлиньими хвостами взирают на него с обожанием. Члены общества Искусственной Интеллигенции — серебряные кариатиды на долговязых гидравлических конечностях — провожают его глазами (полудрагоценными, с выражением безразличного зловестия). А те девицы, с которыми он имеет честь быть знакомым, смело машут ему ручками, девицы в напудренных париках-башнях, удерживаемых в равновесии бычьими пузырями, наполненными гелием (газом, о котором говорится, что из него состоит Солнце и что он вечно стремится в Царство Небесное), — парики высотой в несколько этажей, необъятные заверти волосяных сумасбродств с вплетённым в них плющом, или вьющейся розой или гнёздами певчих птиц, вливающих свою песнь в уличное разноголосие.

Но сегодня Моцарту недосуг искать приятного общества. Он жмёт на газ, лавирует по перегруженной машинами Маркетинг-Плац, и громкоговорительный костюм (безупречно отлаженный самим Моцартом, который тоже не без способностей к музыке) искривляет яркий зимний воздух громогласными мелодиями, неземными ариями — само воплощение музыки, волной и рябью расходящееся от рассекающего толпу программиста.

Который поворачивает на восток, на Гайсбергштрассе.

Эта часть города исполнена суеты, оглушительного звона — купцы, мануфактуры, паромашины с колёсным приводом, чьи выхлопные трубы пахнут сиренью и железом… Проезжая под золочёным гербом гильдии Почтенного Братства Компьютерщиков, Моцарт убавляет громкость костюма. Вперёд, в гулкую залу, где собирается горластая ватага Kyberjugend — дигитальные аборигены, кипучие молодые люди с перфолентами в волосах, всех глючит с «умных» таблеток, ромовой воды, а также неких математических алгоритмов, опьянение от которых некоторые уподобляют действию лучшего шампанского. В их толпе — Франц Йозеф Гайдн, демонстрирует тонкости арифметики на своём кокетливом кулькуляторе — но Моцарт лишь кивает головой старому другу и спешит впёред…

Дальше, глубже в залу…

Где всё темнее, всё тише… Сама собою распахивается перед ним дверь.

— Maestro Амадеус…

Неохотно вступает Моцарт внутрь (и одна ступенька ведёт его вниз на столько уровней общественной лестницы, что у него закладывает уши) в комнату, похожую на спальную палату с привидениями. В складках тканей — тени, населённые ямковидными пауками, жирными и белыми; стены, поддерживаемые пересечениями паутин — двойные сплетения крепкого, как сталь, паучьего шёлка служат структурной опорой, их протеиновая геометрия поддерживает обваливающуюся кладку… Бездвижный воздух густ, с привкусом клейко-вязкой, восточной сладости. В сумраке скорчился кальян, паучий бог из гуммиарабика и бронзы.

И signora Сальери шепчет:

— Подойдите ближе, maestro, — молвит она, и губы со скрипом приоткрываются, обнажая зубы, подобные допотопному белью, — чтобы мне поцеловать вас…

Моцарт отклоняет предложение.

— Мой компьютер, signora, он, видите ли…

— Ах, maestro, к чему вам calcolatore, многострадальная macchina, когда всё внутри нас самих — это мир, сотканный из информации? Всё в нас — программное обеспечение и железо, оба в одном флаконе. — Она глубоко затягивается из кальяна. — Чистейшие, жидкие… Причём не один мир, а множество. Неужели вы не видите, maestro? Жидкостные миры смешиваются, обтекаются… — Щупальца дыма подымаются из трубки, кольцеобразно синеются…

— Н-да, хм, это всё в высшей степени занимательно, signora, но…

— …но вашему компьютеру недужится, у него вирус, — вздыхает она. — Его ЦПУ задыхается в плену инфофлегмы, у терминала несварение терминов, на материнскую плату накатывают приступы тошноты и сонных, паутинно-бредовых галлюцинаций…

От изумления Моцарт теряет дар речи.

— Вот что вам нужно, — говорит она, извлекая из-под кринолина антивирусный модуль; бицветный трапезоид, его поверхность выложена завитушками сверхпроводникового нефрита, с изнанки бронзовый ключик для завода, программное обеспечение с часовым механизмом. И — водружён в центре — микрочип: на вид странно расплывчатый, неясный, как бы сгусток газов, технология, полученная в результате змееподобных выдыханий синьоры. — Воспряньте духом, maestro, — говорит она, — ибо в этих микросхемах заключён конец ваших злосчастий.