Александр Козин - Кремль 2222. Край вечной войны (сборник)

Грром постоял несколько мгновений. Шум в голове прекратился, но в виски все равно бухало.

«Это не у меня в голове, – догадался нео. – Пушки! Со стен стреляют из пушек!»

Ночь… Туры шумно сопят, лежа в своих загонах. Пестрые куры попрятали головы под крыло, сидя в сетках и на насестах. Ферма Хромого Никифора «Гордый тур», одна из семи, что полукругом расположились на расстоянии сотни шагов от стен крепости Метал Макса, уже спала. День был тяжелым, впрочем, как и все другие. Работа в поле, выпас скота, заготовка дров и сена – не самая легкая доля для семьи, пусть даже и многолюдной.

Никифор хоть и стар (говорят, самого Метал Макса видел на железном фенакодусе! Хотя, наверное, врут…), хозяйство держал крепко. Ферма не то чтобы процветала, но сносно обеспечивала едой хозяина, четырех сыновей с семьями, а излишки шли на мену в базарный день в Городище. Стар Никифор, крепок умом, но вот незадача – одряхлел телом. Годы…

– Эй, Олег! – старик постучал изогнутым посохом в дощатую стену, – оторвись от жинкиной сиськи, помоги отцу…

Уже в который раз за сегодня Хромого Никифора тянуло в нужник.

– Уж не травят ли меня эти бабы, сыновьи жинки? Кореньев поди ж отравных мне старому в кашу кидают. А вот шиш им! – ворчал старец, поджимая бурчащий живот сухонькой ладошкой. – Ну, где ты, сопляк, помру ведь!

– Да здесь я, батька. Чего звал-то? – пробасил младшенький Олег, квадратный, голый по пояс, занявший телесами весь дверной проем детина.

– Чего, чего… Заладил. Долго шел, от бабы оторваться, што ль, не мог, миловались, поди ж? Чего вылупился, орясина. Во двор мне надо. До нужника.

– Какой миловался… – вздохнул Олег. – Тошно Настенке, дурно.

– А чего же ты хотел? Мужнина жена ведь, на сносях баба. О-ох, помру же, у-уу… Давай, бери меня на закорки, да поторапливайся, не доводи до греха.

Олег посадил отца себе на спину и, поминутно понукаемый старцем, направился во двор.

Пройдя черным ходом, минуя кухню и хранилища с зерном, кореньями да мясом (зима-то не за горами), парень снял переложенный поперек двери брус и вышел к загонам для скота. Благо идти недалеко, шагов двадцать по вымощенной камнем неширокой тропинке, мимо низкого курятника. Олег повернул направо, обогнул грядки с редиской, и вот он, крепкий, сложенный из плитняка, добротный нужник. Коли дверь посерьезней поставить, так и осаду сдерживать можно. Стену пушкой не прошибешь. Ставили такое для других нужд, но оказалось, что нужник нужнее. Такая вот игра слов получается.

– А ну, стой! Слезу.

Олег присел на корточки, ссаживая отца. Никифор покряхтывая зашел и прикрыл за собой дверь.

– Ты, эта… не уходи далече. Как управлюсь, позову, – донесся скрипучий голос из-за двери. Следом послышались уже другие звуки, неаппетитные весьма. Олег поморщился и отошел подальше.

Ночная прохлада дала о себе знать, потянуло холодным ветром. Олег поежился, растер ручищами бока, поприседал. Темень на улице, хоть глаз коли, только на стенах крепости огни.

– Дождь будет верно… – задумчиво протянул Олег, глядя на закрытое облаками небо. – Собак что-то не видать, опять, поди, на сеновале, в соломе норы себе повыкапывали да дрыхнут. Одно слово, крысы, а не псы.

Мужчина сплюнул себе под ноги.

Отец заседал уже достаточно долго, но Олег тревожить старика не стал. Раз сказал, что позовет, значит, надобно ждать. А то еще клюкой промеж лопаток огреет. Он может.

– Пойду, ягод поищу, что ли, вдруг несколько штук вызрели, – пробормотал Олег. – Настенку порадую, который день ведь ни есть, ни спать не может, все её с души воротит. Эх…

Оглянувшись на закрытую дверь нужника, мужчина вернулся по тропинке назад к грядкам, прошелся туда-сюда:

– Где же ягоды-то? От нихрена в темени такой не видно.

Он достал из кармана холщовых штанов огниво – старую наполненную маслом гильзу со вставленным кремнем и фитилем. Чиркнул по камню ребристым кресалом раз-другой, высекая искру. Фитиль разгорелся, стал плеваться искрами, распространяя вонь подгорелого сала. Прикрывая ладонью слабый огонек, мужчина принялся выискивать нужную грядку. Как оказалось, самую дальнюю, почти у сеновала.

Наклонился над неровными, колючими кустами, доходившими по высоте до колен, увешанными щедрыми горстями продолговатых, чуть розовых плодов костяники. Перебрал одну, другую кисть, подсвечивая неверным светом примитивной зажигалки.

– Нашел, – обрадовался Олег, держа в лопатообразной ладони три красные ягоды, длиной с фалангу пальца.

Вдруг его спину пронзила острая боль. Мужчина охнул, опустил глаза.

Чуть ниже груди, из солнечного сплетения, на добрую ладонь торчало поблескивая в свете огнива острие узкого клинка. Крестьянин долгое мгновение рассматривал рану и оружие. Клинок исчез, а Олег, выронив ягоды и огниво, упал лицом в колючие кусты костяники.

– Ол-е-ег! Где ты? Забирай меня уже, – сварливо проскрипел старик из нужника.

Высокая фигура, замотанная с ног до головы в черное, с окровавленным клинком в руке обернулась на голос.

Дверь скрипнула несмазанными петлями.

– А-а, что так долго? – щурился в темноту старик. – Я уже сколько тебе…

Речь старика прервалась. Раздалось бульканье, в стену ударил темный фонтан крови. Никифор схватился сухими старческими пальцами за пробитое горло, пытаясь удержать ускользающую с каждой каплей жизнь. Старец хрипел разрубленной трахеей и сучил ногами. Но продолжалось это недолго.

Невозмутимо проследив за тем, как тело старца сложилось бесформенной кучей над прорубью нужника, черный человек резким взмахом клинка стряхнул с него тяжелые капли крови и захлопнул дверь.

Четыре тени, незримые в ночи, проскользнули в еле освещенный сальными свечами открытый черный ход. Они убивали фермеров молча, методично и безжалостно. Одного за другим. Лишь тихие предсмертные стоны взрослых раздавались во тьме. Лишь робкие вскрики детей, умерщвляемых одним точным ударом. Никакой жалости…

Настасье последние дни стало совсем дурно. Ребенок толкался, не давал спать. Девушка маялась от постоянной тошноты, вынашивая своего первенца. С Олегом они обручились прошлой осенью, на Праздник Урожая. Он сразу же глянулся Настасье, да и родня как сговорилась – мол, выходи, дуреха, за сына Никифора Хромого, хозяйства объединим. С первым снегом свадьбу и сыграли, а Просвещенные из крепости Метал Макса обряд провели. Все как положено. Но ребенка долго зачать не получалось. Подружки-то прямо после свадьбы глядь, а уже пузатые, а Настасья пустая. А теперь… «Сын будет», – заявила повитуха, осмотрев и ощупав располневшую Настасью.

Мужа позвал свекор, а Настя осталась в спальне одна. Поначалу вроде и отпустило, а теперь вот опять… Пустой желудок выворачивало наизнанку. Настасья сидела на широкой кровати в обнимку с низким деревянным ведром. Девушку рвало желчью. Заслышав шаги, Настя обрадовалась, что вернулся Олег. Когда он рядом, гладит по спине своей широкой мозолистой ладонью, шепчет ласковые, хоть и неумелые слова, даже легче как-то становится. И беда не беда. Но вместо мужа, тихо открыв тяжелую дверь, вошел незнакомец в черном.