Елизавета Ельская - Голгофа XXI

— Удачи тебе.

Филипп чмокнул ее в щеку.

— Тебе тоже, рыженькая.

Все, кроме Святослава, стояли группой, а он вместе с Филиппом подошел к машине. Тот сел за руль, негромко сказал: «Прощай. Помни, что ты мне обещал», и захлопнул дверцу. Вездеход плавно тронулся и вскоре скрылся за изгибом дороги.

После отъезда Филиппа Мария пошла на берег озера, заявив, что намерена хорошенько перемыть всю посуду. Однако когда четверть часа спустя Кирилл последовал за ней, то застал ее сидящей у самой кромки воды, а сбоку возвышалась стопка тарелок, за которую она, судя по всему, и не принималась. Присев рядом, Кирилл предложил:

— Помочь тебе?

— Сама справлюсь.

Она явно хотела побыть одна, но Кирилл не уходил. Помолчав, спросил:

— Тебя что-то тревожит?

— Мои сны, — ответила Мария, глядя на водную гладь, вдали сливавшуюся с затянувшим озеро туманом.

— Сны?

— Мне снятся странные сны… Вернее, один и тот же сон, снова и снова.

— Страшный?

— Там, во сне, мне не страшно, нет, но когда я просыпаюсь, становится страшно.

— О чем твой сон?

— Я не хочу говорить об этом.

— Хорошо, не надо, — с готовностью согласился Кирилл.

Похоже, он нервничал, но старался это скрыть. После паузы спросил:

— Помнишь, Фома как-то сказал, будто мы рождаемся много раз, но забываем то, что было раньше?

— Помню.

— Я давно собирался задать тебе один вопрос… Пусть глупый, но… Ты только не сердись, ладно? Ведь это всего лишь слова.

Мария подняла на него свои зеленоватые глаза.

— О чем ты?

— Скажи: если бы Святослава не было, я значил бы для тебя больше, чем сейчас? Больше, чем друг?

Она нахмурилась:

— Мне твой вопрос не нравится.

— Пожалуйста, ответь! Прошу тебя! Для меня это очень важно. Очень! Представь, что в следующей жизни ты его не встретишь, а меня встретишь. Любила бы ты меня так, как его? Любила бы? — допытывался Кирилл с отчаянной настойчивостью. — Представь на минутку, что Святослава нет, а есть только я.

Мария покачала головой и тихо сказала:

— Я не могу представить, что его нет. Просто не могу.

Лицо Кирилла разом потухло, он отвернулся, бросил в воду камешек, затем еще один и еще, потом ожесточенно произнес:

— Ты не захотела пообещать мне даже того, что все равно ничего не значит. Хоть бы не говорила «нет».

Сейчас он был больше похож не на отвергнутого влюбленного, а на обиженного ребенка, и Мария, побуждаемая воспоминаниями детства, ласково потрепала его русую шевелюру.

— Я и не говорила «нет», — утешила она его так, как двадцать лет назад говорила бывшему на год моложе ее малышу, что сломавшийся кораблик починят и он будет как новенький.

Кирилл исподлобья бросил на нее отчужденный взгляд.

— Мы уже не дети, и твои утешения мне не нужны.

— А моя дружба? — серьезно спросила Мария.

Ничего не ответив, он поднялся и зашагал прочь.

«Ворон» позволял Святославу поддерживать связь с Филиппом и после того, как вездеход вышел из зоны действия переговорника. Сообщения Филиппа были сухими и короткими. До сумерек он проехал восемьдесят километров.

— На месте буду завтра, если не завязну где-нибудь более основательно, — передал он вечером.

С тяжелым сердцем Святослав, стараясь выглядеть бодрым, сказал другим, что у Филиппа пока все хорошо.

Рано утром Филипп сообщил, что застрял. Все понимали, как тяжело ему вытаскивать машину из грязи — эта работа и для шестерых была не из легких.

Симон ворчал:

— Говорил же я, что надо ехать вдвоем! Что за глупое упрямство…

Когда через час Святослав спросил, как дела, и Филипп ответил, что пока по-прежнему буксует в луже, Симон язвительно поинтересовался, есть ли у Святослава еще один столь же замечательный план, как этот, на случай, если Филиппу так и не удастся вытащить машину. Святослав посоветовал ему заткнуться, не подавая виду, что заданный вопрос его сильно беспокоит. Наконец еще через час Филипп сказал, что выбрался.

Фаддей предусмотрительно предостерег:

— Дождь все моросит, и потом будет еще хуже. Пусть на обратном пути объедет то место стороной.

«Филиппу уже все равно, — подумал Святослав. — Обратного пути для него нет».

Вскоре Филипп передал:

— Связь закончена.

Это означало, что он находится в ста километрах от зоны. Они заранее договорились, что после этого Филипп будет ограничиваться короткими сообщениями, а Святослав — только слушать, ничего не отвечая, иначе спецслужбы засекли бы его группу. То, что они услышат Филиппа, не беда. Мешать ему они не станут — зачем? Это не в их интересах. Вопроса о том, кому адресованы его короткие безответные реплики, не возникнет: Святослав и Филипп, стараясь менять звучание голосов, тайком от прочих сделали записи переговоров якобы нескольких человек, и Филипп иногда запускал эти записи в эфир, создавая видимость того, что вся группа время от времени переговаривается между собой на остановках или же находящиеся в кабине говорят с теми, кто в кузове. Собственные сообщения Филиппа, редкие и очень краткие, на этом фоне не могли вызвать подозрений.

Когда до зоны оставалось километров двадцать пять-тридцать, он снова застрял и бросил бы вездеход, если б не опасался тем самым вызвать у охранников ненужные сомнения относительно того, сколько человек на нем ехало, раз они не смогли вытащить машину. Наконец он выбрался, подъехал к зоне поближе, оставил вездеход и дальше двинулся пешком, увешанный автоматами и КОРами. Он шел на протянувшееся острым клином до леса минное поле. В последний раз запустил предназначенную для этого случая запись, в которой Святослав приказывал всем подтянуться и двигаться компактной группой.

Секунд через тридцать прозвучал резкий окрик:

— Стой! Мины!

Затем в наушнике Святослава раздался оглушительный грохот, а потом его сменила тишина, показавшаяся еще более оглушительной. Святослав знал, что произошло, знал так, как если бы видел все собственными глазами: Филипп подорвался на мине, и бывшие при нем заряды «страйка» сделали этот взрыв столь мощным, что уже никто не разобрал бы, сколько народу там было. Охранникам достанется лишь разбросанное по изрядной площади искореженное оружие и машина со следами пребывания в ней нескольких человек.

Когда Святослав сказал, что Филипп погиб, то почувствовал, что все считают виновным его. Он принял дурацкое, по их мнению, решение послать Филиппа на разведку одного, и теперь эта смерть была на его совести. Однако никто не упрекнул его в открытую, лишь Симон пробормотал что-то совсем неразборчивое.

Вечером, в конце протекавшего в молчании ужина, Святослав сказал:

— Я обдумал создавшееся положение и решил, что наши планы придется изменить.

Симон буркнул в свою кружку: