Кирилл Клеванский - Колдун. Земля которой нет

Порой, выплывая из него, я понимал, что все так же безуспешно и бездумно цепляюсь за привычную реальность, давно утраченную в этом маленьком клочке мрака. Что здесь было? Только я, если, конечно, я все еще существовал. Чего здесь не было? Ничего. В сухом остатке здесь не было даже меня, потому как я все время пребывал где-то в безумном океане.

Я путешествовал по своим воспоминаниям. Иногда они казались слишком отчетливыми, слишком живыми, тогда я терялся в них, понимая, что окутанная тьмой комната – лишь видение. Порой воспоминания были сухими и скупыми, и тогда я бы выл, но язык меня уже не слушался. Скорее всего, я мертв… но вряд ли – ведь изредка я все же мыслю.

«Сегодня» – кстати, не уверен, что это было именно «сегодня», потому как вполне могло быть воспоминанием о прошедшем «дне»… Но не суть. Так вот, я вспоминал последнее, что мне удалось увидеть. И это был вовсе не плац – это была мастерская сумасшедшего скульптора.

И тут я вдруг ощутил, как дрогнуло сердце, пропуская удар. И этот пропуск словно вытряхнул меня в реальность. Я потерял равновесие и съехал по стене, сильно ударившись головой об пол. Не осталось сил даже пошевелить пальцем, но бегущая струйка крови из разбитого виска была для меня как дождь для путника, заблудившегося в пустыне. Эта боль, эта кровь – они послужили канатом, вытягивающим меня из зыбучих песков нереальности.

Я вновь ощутил себя в комнате, пустой темной комнате, в которой нет ни света, ни жизни, ровным счетом ничего. Но прав был тот сумасшедший мастер, сказавший, что даже в такой комнате всегда будет все. Всех темных богинь мне на любовное ложе, как же он был прав!

Я открыл глаза, а может, и закрыл, в этом я все так же не разбирался. Но все же увидел, увидел это все. Не знаю, что видели другие гладиаторы, сидевшие в таких же камерах, но я увидел воздух. Как его описать? Не знаю. Он был словно пугливая дымка, словно видение на краю периферического зрения, словно круги, расходящиеся на воде. Он был ничем, но при этом заполнял собой все.

Сложив губы трубочкой, лежа на полу, в крови, я, глупо улыбаясь, дунул. И воздух вдруг сотрясся, задрожал. Застонал, забился в конвульсиях о стены и взорвал этот темный мир безумия однотонного тумана, окрашивающего все в непередаваемо бесцветный оттенок. И я заснул самым настоящим сном.

Не стану описывать все, что произошло после. Скажу лишь, что меня вытащили гвардейцы, а потом хватило лишь одной порции безвкусной жижи и ночи на койке, дабы я полностью пришел в себя. Не знаю, может, нас амброзией кормили? Если так, то дайте мне мешок и через неделю я вас озолочу, если вы, конечно, отпустите меня на землю с этого чертова острова!

Но отпускать меня не собирались. Повязали на глаза плотную темную повязку и повели в ту самую комнату с откидывающейся стеной. Правда, провожатые мне совсем не требовались. Я все прекрасно видел. Ну как прекрасно – все вокруг было словно в тумане, густом и белом; я не мог различать цвета, какие-то незначительные детали и мелкие черты, но общие очертания – вполне. Я видел стол, на котором стояли тарелки, но не видел, к примеру, вилок или ножей. То есть в моем распоряжении были лишь предметы крупнее тарелки. В общем, до своеобразной «приемной» я добрался, ни разу не воспользовавшись помощью приставленных ко мне гвардейцев.

В помещении я привычно направился к бадье с белым порошком, которым щедро посыпал ладони, задние стороны коленей, шею, лоб и, что важно, локти. Это просто необходимо, чтобы не мучаться, если на эти места придутся порезы или прольется пот.

После я проверил свое снаряжение, для чего попрыгал. Если бы зазвенело, пришлось бы проверять ремешки и где-то ослаблять, а где-то, наоборот, затягивать, но все в моей простецкой кожаной броне было хорошо. Все же не в первый раз такую надеваю.

К нам по уже сложившейся традиции заглянул старший малас. Каждый счел своим долгом встать. В этот раз встал и я. Старец прошелся мимо нашего строя, у всех пятерых проверив броню и ладони – не дрожат ли пальцы. Ни у кого не дрожали.

– Добро, орлы, – кивнул малас. – Смотрите за своими повязками: слетят – даже зажмурившись, ослепнете.

– Поняли! – хором гаркнули мы.

Иногда я начинал думать, что нам следовало придумать какой-нибудь армейский ответ, больше соответствовавший обстановке, но идею так и не озвучил. Да и меня скорее всего не поняли бы – на Териале нет армии.

– Тим Ройс, ты первый.

– Так точно! – все же рявкнул я по-армейски, поворачиваясь лицом к подъемной стене.

Как я и предполагал, никто меня не понял, но это уже неважно. Протрубил рог, оглушая своим ревом, а значит, нужно готовиться к сражению. Но что смутило меня – со мной на арену никто так и не вышел.

На песке под палящим полуденным солнцем я стоял один. Так я думал вначале. А потом до слуха донесся перезвон железных звеньев наматываемой на ворот цепи. Под оглушительный гвалт толпы на арену из скрытой под песком клетки выскочил силх. Он был почти полтора метра в холке и обладал широкими мощными лапами. И рев его был намного страшнее того, что издавал горн, возвещающий о начале схватки.

Странно, но в этот момент я наблюдал лишь за вороном, по габаритам больше напоминающего орла. Мне казалось, что я уже видел его когда-то. Но бой начался, и мне стало не до размышлений.

Ворон

Силх кружил вокруг гладиатора, закованного в коричневую кожаную броню. Правда, «закованный» – слишком громко сказано. На высоком мужчине не было ничего, кроме самого доспеха, плотно облегающего торс, не открывающего даже плечо. На ногах его красовались сандалии с ремешками, поднимающимися до колена, а бедра прикрывали широкие кожаные языки, шуршащие при каждом движении. Это была чистой воды насмешка – какой-то костюм, но никак не броня. Но это нисколько не смущало бойца. Как не смущала его и черная повязка, крепко-накрепко закрывшая глаза.

Казалось бы, в такой ситуации король зверей имеет неоспоримое преимущество, но я бы поклялся чем угодно, что этот мужчина, за тренировкой которого мне довелось наблюдать почти два года назад, видел зверя.

Силх все увивался вокруг, опустив морду к земле и низко рыча, а гладиатор крутил головой, обнажив две сабли. И чистая правда – его взгляд неотрывно следовал за хищником. Ни одно движение не оставалось незамеченным, ни одна обманка не была принята за чистую монету. Лишь только крепче сжимали руки сабли. Вздулись жилы, напоминая крепко скрученные канаты, затрещала бронзовая кожа, сожженная здешним солнцем. Но ни шагу не сделал гладиатор, ни капли пота не упало с его лба.

Затихли трибуны, смолкли даже самые ретивые болельщики. Тишина опустилась на древнюю арену, накрыв ее широкими крыльями. Кружил силх, стоял человек, до белых костяшек сжимающий свое оружие. Эти клинки казались крошечными по сравнению с оскаленными клыками зверя. А сам борец выглядел испуганной мышкой перед мордой матерого кота. Но мы бы ошиблись, назвав этого гладиатора трусом.