Андрей Валентинов - Флегетон. Созвездье Пса. Омега

21 августа – тринадцать лет назад мы победили. В Москве, у Белого Дома ни меня, ни капитана не было, но и в Харькове хватило дел. Военные училища – еще не самое сложное.

– Ладно, – смилостивился я. – За победу!

– За нашу победу, – не преминул уточнить Суббота.

Лолита опрокинула рюмку, скривилась, втянула ноздрями воздух. Я ждал, что божье наказание начнет кашлять, но обошлось. Растет девица, скоро стаканами пить начнет!

– Водка не палёная, – констатировал я. – А 21-го мы не бегали, мы на площади были – до часу дня, когда все уже ясно стало. Слава богу, без стрельбы обошлось. А твои, из КАСа, предлагали Обком брать. Махновцы, понимаешь!

– Надо было брать, – насупился капитан. – Коммуняки, блин, все бумаги спалили, сволочи. Помнишь, какой дым из окон шел?

Обком мы заняли через два дня. От многих бумаг и вправду остались лишь кучи мокрого пепла – пустыми папками был устлан весь коридор. Любопытно было бы полистать, конечно, только что толку? Судить никого не стали, Язова с Крючковым – и тех выпустили. Погибших же у Белого Дома попросту списали – всего трое, мелочевка. Через два года счет стал уже иным.

Забытая, никому не нужная Победа.

– Сэр Джон Бэксфорд собирал в поход две тысячи уэльских стрелков…

– …Сэр Джон Бэксфорд был толстый, как кот, а конь его был без подков!..

– А помнишь?

– А помнишь?..

– Профа-на-ци-я! Профа-на-ци-я! Профа-на-ци-я!

Мы помнили, хотя и вспоминали нечасто. Только в этот день, и то, если имелась возможность. Год назад не получилось, я был у Керчи, Суббота возле Евпатории, Аргонца же с его взводом занесло под Одессу.

– Слушай, Арлекин, а тот парень, гэбэшник, который нам информацию подбрасывал. Он?

– Он.

Будущий полковник Щербина, тогда еще только-только капитан, нам здорово помог. Телеканалы отрубили в первый же день, газеты вышли с белыми страницами, а в его конторе связь никогда не прерывалась. Один из присланных капитаном парней и сообщил, что в Москве все кончено. Мы победили, всем спасибо…

– Скучные вы! – рассудила Лолита, нетерпеливо ерзая на стуле. – Собрались ветераны Куликовской битвы! «Помню я-я-я как на „Авроре“ Рейхстаг бра-а-л!..»

– В ухо дам, – бодро пообещал Суббота, наливая по второй. – Майор, тебе тоже?

Я покачал головой. Ни к чему, веселее не стану. Куликовская битва? Если бы!

– А я отвечу, – божье наказание пододвинулось ближе, потерлось плечом. – Меня товарищ майор защитит. А вы, товарищ капитан, телевизор-то включите, не поленитесь. У Белого Дома едва сотня собралась – таких же «ветеринаров». Кого вы тогда спасали, Ельцина с Кравчуком? Вот они вас и отблагодарили. Скоро добавка последует.

– Эт-точно! – Аргонец вздохнул, поднял рюмку. – За победу пили, за прекрасных дам еще успеем… Чего на очереди? За успех нашего безнадежного предприятия? Хе! Самое время!

Никто не спорил. Действительно, самое Время.

В победном 1991-м, когда все получилось слишком быстро и слишком легко, я не успел даже задуматься. Незачем – враг разбит, мечты сбывались, можно подавать в отставку, даже не понюхав пороху. То, что победа – Пиррова, и все только начинается, сообразил только через год, и то не сразу. Кровавые бои в Абхазии, ставший привычным Карабах воспринимались глухо, не задевали сердце. Кавказ, земля вечной кровавой резни, затухающей только под имперской пятой. Чему удивляться? Даже первые столкновения в Москве не насторожили. В красный реванш не верилось, а «кастрюльные» бунты не воспринимались всерьез. И когда действительно рвануло…

Теперь я уже не удивляюсь. Нечему – все, что могло случиться, случилось. Поэтому чаще начинаешь думать не о войне, а о том, что настанет после. Злоязыкая Лолита ошибается, ни мне, ни моим офицерам, не по сердцу то, чем пришлось заниматься эти годы. Но что станет делать Аргонец, когда все кончится? Что стану я? О Субботе не хочется и думать. Разве что Казачок… С ним-то все ясно.

Только рано еще мечтать о пенсии и реабилитационных программах. У нас не Штаты, где ветеранам приходится сражаться лишь с болячками с собственной Памятью. Чернорог и его парни мертвы, Шевченко уже в Гааге, теперь наша очередь. Мадам Европа готова спустить нас всех своих Аргонских Псов. Утонувшие в собственном жиру господа европейцы согласны терпеть педофилов, нацистов, незаконных мигрантов, столь любезных Субботе педерастов, кого угодно, только не тех, кто посмел защищать свою страну.

Такие, как Караджич, годами скрывающиеся от ищеек, не правы. Прятаться нельзя, у господ гуманистов и либералов только крепнет охотничий инстинкт. Надо бить самим, больно, насмерть. И тогда победоносная Европа превратиться в кучу воющего и скулящего мяса – как Штаты после 11 сентября.

Все эти годы мы пытались воевать по-рыцарски. Зря!

– Что это за песня?

– «Like a circle in a spiral, like a wheel within a wheel…» «Ветряные мельницы твоей памяти». Стинг исполняет, я тебе диск еще ставил.

– Ага. Только ты не пой, Арлекин, ты рассказывай. Меня это тоже касается. Не злись, я хочу знать о тебе все. Неужели не понятно? Ты пытаешься жить одной минутой, но так нельзя, жизнь очень длинная, она, как река…

– О господи! И где ты такое вычитала, Лолита? Стихи по ночам сочиняешь про козочку и розочку? Река… «Река времен в своем стремленье…» Вспоминать действительно не люблю. Не потому, что неприятно, просто… Это уже не моя жизнь, слишком давно было.

– Зато моя! И не так давно, не выдумывай.

– Ладно… Я учился в университете на истфаке, у меня была… очень хорошая знакомая. Я называл ее…

– Хельги, ты говорил. А она тебя – Эликен. Потом твоя Хельги укатила в Москву, ты не смог ее удержать, за ней не поехал и остался горевать. Тряпкой же вы были, товарищ майор! Таких не берут в космонавты!.. Я не об этом.

– А я об этом. Когда Хельги уехала… Напоследок мы поссорились, потом помирились, но все стало не так – иначе, хуже. Ничего не хотелось, ни чем не думалось… Следующим летом, после экспедиции, я съездил в Прибалтику, в Юрмалу. Возвращался поездом, на скорый билет взять не удалось, ехал «шестьсот веселым». Каждому столбу кланялись, не спешили, времени навалом…

– Там ты и познакомился…

– Да. Мы с ней ехали в одном купе. На ней была белая рубашка, стрижка короткая, как у мальчишки. Поезд шел по Белоруссии, и мы смеялись, что станции называются исключительно «Бобры». «Большие бобры», «Нижние бобры», даже, кажется, «Сильные…» В Минске поезд стоял долго, мы с ней вышли на площадь, погуляли. Капал дождь, и мы все прикидывали, будет ли гроза. Тучи стояли очень низко, не серые даже, не черные – какие-то бурые…

– Метеоролог!.. Потом вы, само собой, целовались в тамбуре, ты прихватил адресок. Белая рубашка, короткая стрижка… Какая пошлость, Арлекин! Лучше бы ничего не рассказывал. Только не говори, что я сама просила, мало ли что я прошу? Сочинил бы сказку… А еще лучше, если бы ты не струсил и поехал бы вслед за своей Хельги. Всем стало бы легче.