Андрей Валентинов - Флегетон. Созвездье Пса. Омега

Однако же, пора вернуться к дневнику. Три дня после боя мы стояли в Уйшуни. Я написал в эти дни чуть ли не десять листов, радуясь нашей призрачной победе и свободному времени. А между прочим, победа стоила нам дороже, чем казалось на первый взгляд, а свободное время привело к тому, что в отряде начало твориться всякое.

Конечно, все быди рады, что остались живы. Люди реагировали на это по-разному. Одни, как например, поручик Голуб, попросту заваливаются спать и мирно пребывают в объятиях фронтового Морфея что называется, до упора. Я бы сам последовал примеру поручика, но не все в отряде отдыхали так тихо, вдобавок, штабс-капитан Дьяков на следующее утро отправился в Карасубазар узнать, где его семья, и мне пришлось заниматься делами всего отряда. К сожалению, Уйшунь – не наш безлюдный хутор. К сожалению, поскольку здесь был самогон, который можно было запросто купить, и мирные обыватели, которых можно было так же запросто грабить.

В первый же вечер я выставил караулы из юнкеров и перехватил семь бутылок «огненной воды», которую тут же отправил в лазарет для использования в дезинфекционных целях. На этом я счел свою миссию выполненной и уже собирался было поспать, когда сообразил, что в лазарете-то я караула не поставил…

Нет, Содома я там не обнаружил. Прапорщик Мишрис мирно спал, заботливо укрытый шинелью, пара пустых бутылок аккуратно стояла рядом, а за большим ящиком, в котором летом обычно хранят огурцы, сидели поручик Успенский и еще трое, которых я поначалу принял на юнкеров, и резались в преферанс. В углу примостился прапорщик Немно в компании с гитарой и военнопленной сестрой милосердия. Прапорщик лихо наигрывал что-то истинно цыганское, а Ольга тихо млела. Н-да, господа сорокинцы гуляют. Пир победителей.

Нет, я вовсе не сторонник пуританских нравов, которые, к примеру, насаждал на своей легендарной батарее не менее легендарный дроздовец полковник Туцевич. Но ежели загуляют взводные, то чрез день-два отряд станет неуправляемым. Посему я первым делом попросил удалиться всех, кроме господ офицеров.

Двое юнкеров встали из-за стола и более-менее твердой походкой отправились восвояси. Я уже собрался начать задушевную беседу, но сообразил, что в лазарете есть еще один посторонний. Тот самый, что сидел за ящиком и кого я принял за юнкера. Я всмотрелся, и тут же почувствовал себя неважно: третьим партнером поручика Успенского оказался тот самый пленный «краском», которого сам же поручик привел ко мне после боя. Конечно, на войне можно ожидать всякого, но это было уже черезчур. Я аккуратно сел на свободный ящик, расстегнул крючок шинели и начал считать про себя до двадцати.

Я досчитал уже до пятнадцати, когда господин красный командир встал из-за стола, начав, вероятно, что-то понимать. Я вытащил наган из кобуры и махнул им в сторону выхода. Ротный посмотрел на молчащего поручика Успенского, улыбнулся и попросил напоследок стаканчик самогону. Я подождал , покуда он допьет, и ткнул стволом ему в спину, чтоб не задерживался.

Мы шли по темной улице, давя сапогами хрупкий ночной ледок, и с каждым шагом я все яснее понимал, что не смогу его расстрелять. После боя, когда кровь бьет в висках, – другое дело. Да и того, что я видел утром, мне было белее чем достаточно… Будто в крови выкупался. К тому же все было по-дурацки с этим красным: накормили, напоили, посадили в преферанс играть, а потом не дали доиграть и расстреляли. А держался он хорошо. Наверное, не хуже, чем наши, которые попадали к «тем».

Наконец, возле какой-то хаты я приказал остановиться, достал пачку «Сальве», и мы, усевшись на завалинку, закурили. Он оказался сыном учителя из-под Липецка. Учился в высшем начальном, не доучился и пошел воевать. Против нас. Член их большевистской партии. Он спросил обо мне. Я ответил.

Докурив, мы пошли назад. Наше появление вызвало, вероятно, определенное удивление и, как мне показалось, облегчение. Ольга, во всяком случае, сразу повеселела, а поручик Успенский принялся угощать меня самогоном. Отказавшись пить, я занудно напомнил господам офицерам их обязанности, велел позаботиться о прапорщике Мишрисе и предупредил поручика Успенского, что за пленного тот отвечает головой. Затем я прослушал в исполнении прапорщика Немно нечто вроде цыганской баллады про то, как кто-то ехал с ярмарки, и ушел спать, заработав, вероятно, репутацию сухаря и зануды.

Наутро стало ясно, что мои кордоны оказались вполне проходимыми, и половина нижних чинов в полной мере воздала дань Дионису в его таврической ипостаси. Пришлось устраивать проверку с мытьем голов и шей, после чего господа офицеры немного пришли в себя и занялись делом. Внешне теперь все выглядело благопристойно, но я очень жалел, что нельзя тут же увести отряд из Уйшуни куда-нибудь в степь и подержать его там под открытым небом, покуда нервы у всех не успокоятся.

Я как чуял – на следующий день случилась беда. Двое юнкеров из первой роты изнасиловали и убили девочку-татарку. Их поймали, когда они закапывали труп за хатой, в которой квартировали. Я не стал дожидаться следствия и суда, выстроил отряд на площади и заставил подлецов признаться. Они не отпирались. Я вытащил револьвер и уложил их на месте прямо перд строем.

Конечно, с моей стороны это было самоуправством. Вернувшись в тот же день штабс-капитан Дьяков впервые в жизни наорал на меня и заявил, что меня ждет суд. Я согласился и предложил лично подать рапорт командиру корпуса.

В общем, меня покуда отрешили от командования ротой, а тем временем пришел приказ возвращаться в Воинку. Перед отправлением я отозвал поручика Успенского, который теперь был ротным, и посоветовал ему содрать с нашего краснопузого его командирские нашивки и включить его в очередной транспорт с пленными. Поручик заколебался, но я объяснил ему, что даже если мы попросту отпустим господина красного командира, он не сможет добраться до своих – Перекоп занят конницей Морозова, и любого подозрительного, да еще без документов, попросту зарубят на месте. Это убедило поручика, и его партнер по преферансу отправился в качестве рядового красного бойца по джонкойской дороге.

Позже поручик Успенский узнал, что в горах пленные из этого транспорта разбежались, причем, большую часть поймать так и не удалось. Мне показалось, что поручика эта весть даже порадовала.

В Воинке меня вызвали к какому-то полковнику, очевидно, военному следователю. Я рассказал все, как было, полковник покрутил головой и пообещал мне, в лучшем случае, разжалование. Потом добавил, что за меня заступаются офицеры роты, а юнкера-однокурсники тех, кого я шлепнул, написали письмо командующему, в котором оправдывают мой поступок. Потом мы вместе со следователем пошли к подполковнику Выграну, и тот, узнав, что я чернецовец и участник Ледяного похода, глубокомысленно хмыкнул и отослал обратно в отряд, оставшись наедине со следователем.