Генри Лайон Олди - Рубеж. Пентакль

Бледный, размытый месяц скалился сквозь переливы радуги призрачной ухмылкой. И женщине вдруг померещилось: они сейчас находятся внутри отрубленной головы – всего, что осталось от умирающего Сосуда. Ненасытная радуга поглотила тело, с черепа опадает жалкая плоть – вот и она, единственная радость: усмехаться напоследок костяным оскалом месяца…

Сале тряхнула головой, но наваждение не исчезло. Смерть лишь позволила женщине оторвать взгляд от ее ухмылки – чтобы дать возможность увидеть себя всю, целиком. Картина гибели притягивала, не давая отвести взгляд. Что привлекало в этом зрелище? безумное величие? извращенная красота?

Кто знает?

Радужный саван уже давно окутал близлежащий городок, подступил к речке, через которую спешно переправлялись последние беженцы. Было отчетливо видно: им не успеть… так и случилось! Неумолимый саван накрыл несчастных.

Сале закусила губу.

Вода в речке вдруг встала хрустальной стеной, просияла сотнями цветных бликов, выгнулась горбом, исполинской, невиданной волной; подхватила, завертела отчаянно барахтающихся людей… людей ли? Уж и не разберешь: руки-ноги щупальцами выгибаются, мелькает в водяном вихре смазанная невнятица, за жизнь когтями-зубами цепляется – поздно спохватилась, глупая!

Поздно.

Издалека долетел то ли стон тяжкий, то ли всхлип, то ли плеск – и весь тебе итог. Нет больше речки, и никого нет, кто на ближний берег выбраться опоздал. А кто успел – со всех ног прочь бегут. Одна беда: ноги подламываются, словно ветер беженцам встречь дует; да не просто ветер – ураган!

Сбивает, назад за шкирку тащит.

Вот один не выдержал: обернулся, застыл – да сам прямо в радугу и бросился, ровно в омут! Только круги пошли – по цветной пучине, от радостного камня.

Сале и сама чувствовала неодолимую притягательность надвигающейся радужной смерти. Оттуда веяло свежестью, светом и одновременно – покоем, вечным отдыхом от сует и страданий. Тек переливами на краю слышимости малиновый звон, обещая нечто большее, чем просто небытие. Может быть, и правда?..

Вон уж и деревья на берегу ветвями к радуге потянулись. Изогнулись стволы, потекли свечным воском, будто и им хотелось туда, в свет запредельный.

В свет, за которым – тьма.

Тьма ли?

– Не спешит кнеж угоду подписывать, – голос есаула вырвал женщину из гипнотического транса, плеснул в лицо студеной водой, отрезвил. – Вроде самое время. Как мыслишь, пан сотник?

– Верно, Ондрий. Всех тот пузырь скоро сожрет. Ну да раз кнеж не торопится – мы его поторопим. Пошли. Вдруг поспеем еще!..

– Погодьте, пане сотник! Гляньте сначала, не про нас будь сказано, что за лихоманка кнежский табор треплет! Может, потому и нет послов-то?

Оказывается, пока все глазели на подступающую стену радужного савана, консул Юдка наблюдал совсем за другим.

Сале Кеваль посмотрела туда, куда указывал консул, – и у женщины зарябило в глазах. Светопреставление, да и только! Хоть на небе, хоть на земле.

Вокруг обнесенного свежим неглубоким рвом, валом и кольцом повозок лагеря с княжеским шатром в центре – вокруг этого последнего оплота власти и порядка бурлила толпа.

Беженцы.

Все, кто успел до поры до времени унести ноги от надвигающейся смерти, – и теперь с ужасом следили за ее неумолимым приближением.

Горожане, спешно покинувшие смертельно опасные ныне дома, крестьяне из окрестных (а отчасти – и дальних) деревень, воинственные лесные жители: зеленоглазые крунги в своих немыслимых хламидах из моха, щекастые коротышки-хронги и совсем уж редкие долговязые кранги-затворники, более всего напоминавшие обтянутые кожей скелеты в набедренных повязках. Ну и, разумеется, самое разнообразное зверье. Железных ежей вокруг сновало множество, однако попадались удивительные твари (о некоторых Сале лишь слышала, да видела рисунки в старинных фолиантах). На верхушке одиноко стоящего дерева примостился даже маленький зеленый дракончик – совсем еще детеныш.

Звери вели себя на удивление мирно, включая и тех, которым в одиночку в лесу лучше не попадаться. Да и люди не обращали на горемычную живность внимания – не до того было людям.

Человеческий водоворот бурлил, вскипал то тут, то там пенными бурунами. Вон, неподалеку от кольца повозок, огораживавших лагерь, над толпой воздвигся один, в лиловом кафтане нараспашку, видимо, поднятый на руках своими товарищами. Над гудящим людским морем вознесся отчаянный, срывающийся голос, ударился о радужный купол над головами, рухнул вниз, кругами расходясь во все стороны, – и люди на миг притихли, вслушиваясь.

Даже до замка кое-что долетело. Разобрать можно было далеко не все – лишь отдельные обрывки:

– …на ком вина, я спрашиваю?! кто?! …шакаленка пригрел… Мазапуре тому пожаловал… маги за-Рубежные!.. Шакал-отец!.. Шакал-сын! …погибель наслали… в ножки, в ножки поклониться!..

– На нас всех собак вешают, – хмуро буркнул сотник, явно озабоченный сверх меры. – Теперь сунься туда – в куски порвут…

– Как бы на замок не грянули! Не отбиться ведь, – влез есаул со своей заботой.

– Типун тебе на язык! Обождем, поглядим. По всему видать – недолго уж осталось.

– …головой! Головой кланяться надо! На блюде золотом! – долетело снаружи.

«Небось прослышали о княжеском условии. Насчет головы веселого Стася, – зябко передернула плечами Сале: ей вдруг стало холодно. – Всем ведь известно, что князь Сагор – чародей, каких мало! Вот и хотят задобрить его, вымолить спасение. На силу его колдовскую надеются. Где им понять: если бы мастер хоть что-нибудь мог, уже б давно из кожи вон выпрыгнул, лишь бы погибель отвратить. Прав сотник – самое время договоры подписывать…»

Ты хотела увидеть смерть мастера, Куколка?

У тебя есть шанс! Хороший такой шанс, большой, радужный! Правда, пойдете вы в никуда, обнявшись! Но велика ли беда?! Цена этим твоим годам после казни Клика – грош ломаный! Не тогда ли ты поняла, сердцем выжженным почуяла: родной Сосуд обречен? И очень скоро смогла убедиться, что отнюдь не твое собственное горе раскрасило все вокруг в траурные цвета. В библиотеке мастера были книги. В том числе – и очень старые книги.

Ты любишь читать, Куколка?

Это началось больше сотни лет назад. В книгах той поры ты находила чертежи и рисунки дивных сооружений, рецепты загадочных снадобий; там были трактаты великих философов и математиков, таблицы астрономов и пьесы драматургов, способные потрясать умы и сердца… Где они теперь? Кому, для чего нужны накопленные знания, пылящиеся в сумраке замковых библиотек? Неужели лишь для того, чтобы воспитанный на старых книгах Рио изъяснялся старомодно-высокопарным штилем?! Чему было положено начало в прошлом веке? Отчего в твоем Сосуде стало трудно дышать? отчего настал упадок, пришло запустение?! откуда в лесах объявились дотоле неведомые уроды, а из всех искусств и умений лишь волшба расцветала махровым цветом?