Александр Иванин - Живые в Эпоху мёртвых. Старик

Сон пришел к ним быстро.

Старик подозревал, что трели вислоусого про всеобщее равенство и «жизнь начинается с чистого листа» были преувеличением. Подтверждение этого пришло буквально с первыми лучами солнца. Старик спал чутко и сразу проснулся, когда услышал шум в вестибюле поселковой гостиницы.

Он выглянул через небольшое оконце рядом с дверью. На площадке перед потрескавшимися стеклянными дверьми с алюминиевым каркасом шло препирательство. Из перебранки старик понял, что пришли посыльные из администрации за двумя врачами, которые приехали с ними в колонне. Уже практически на выходе стоял пожилой мужчина в годах, который держал под руку маленькую женщину — свою жену. Рядом с ними стояли их сын и невестка. Пожилой мужчина был маститым врачом-травматологом, а его сын студентом-биологом, который должен был в этом году закончить вуз. Травматолога звали Герман Афанасьевич. В эвакопункте он практически переквалифицировался в военно-полевого хирурга. Старик видел, как он жестко и уверенно резал по-живому плоть раненых, спасая жизни пострадавших. Старик не знал, кем была его супруга, но работала она в бактериологической лаборатории.

Сцена разворачивалась вокруг высокой мосластой дамы с мощными бедрами и лошадиным лицом. Старик не помнил, как ее зовут. Тетка была детским врачом-педиатром и сама периодически захаживала в их каморку для осмотра детей. Муж у нее был бизнесменом — держал сеть цветочных магазинов и навороченный салон флористики для богатых. Еще две недели назад они приехали в эвакопункт тремя семьями на дорогих машинах. Но так и остались там. Глава второй семьи был дипломатом — отслужил восемь лет в Эквадоре и три года в Панаме. Он уже два года дожидался следующего назначения, пристроенный на время в МИДе. Но приход Большого Песца окончательно сломал карьеру матерого дипломата. В эвакопункте он вышел на связь с кем-то из своих высокопоставленных коллег и ждал, когда его с семьей и приехавших с ними друзей заберут на новое место.

Дипломат отличался дружелюбным располагающим нравом, с ним было очень просто и легко общаться. Человеком он был эрудированным и очень любил играть в шахматы. Это старик помнил точно. К дипломату частенько убегал Сережа, а возвращаясь, с восхищением пересказывал услышанные от него истории про жизнь в Центральной Америке, рассказы о древней и древнейшей истории, а также еще много всего. Супругу и троих детей дипломата старик не знал, но был о них наслышан.

В третьей семье все были то ли поэтами, то ли журналистами. Мужа старик не видел, тот был тяжело ранен и еще выздоравливал, а его супруга приходила в больницу и читала маленьким пациентам наизусть детские стихи Маршака, Барто, Михалкова, а также стихи собственного сочинения.

Суть происходящего сейчас можно вкратце описать следующим образом. Администрация Прогресса делала очень выгодное предложение лошадиномордому педиатру. Администрация была готова взять в придачу к педиатру ее мужа, цветочного предпринимателя, и ее дочь — подростка слишком неформального вида с черными как вороново крыло волосами, густой подводкой и черными тенями на лице, даже губы у нее были черными, что придавло и так светлокожему лицу мертвенную бледность, — даже сейчас она была в черном длинном плаще до пола, черных шнурованных сапогах на толстенной подошве, со стальными нашлепками, и рваных чулках в сеточку. Две другие семьи, которые ехали вместе с семьей лошадиномордой дамы, для администрации были, мягко говоря, совсем не нужны.

Процедура расставания старых друзей выглядела весьма драматично. У поэтессы тряслись руки, губы и голос:

— Жанночка, ну как же так? Мы же договаривались ехать и устраиваться только вместе, и больше никак. Ведь ты вспомни, сколько твоему Игорю помогал Валентин, как от рейдеров его спасал. А сколько Женя вам добра сделал?

Кобылистая Жанночка стояла потупив взор и нервно кусая губы. Старик буквально кожей чувствовал, как ее ломает изнутри противоборство товарищеского долга и инстинкта самосохранения. Жанна, несмотря на неидеальную внешность и угрюмый нрав, была человеком добрым и в чем-то даже самоотверженным.

— Жанна Аркадьевна, у колонны нет возможности вас ждать. Решайтесь сейчас, — говорил лысый. — Я с пониманием отнесусь к любому вашему выбору. Но поймите, моя дорогая, вокруг и так катится все под откос. Нам еще до первого урожая дожить нужно. У нас сейчас продуктовая норма практически на грани человеческих потребностей. Я не думаю, что будет еще такой шанс. Там не просто военная часть, там целая крепость. И склады с мобилизационным резервом и стратегическим запасом они еще на прошлой неделе под себя взяли.

Дипломат подошел к детскому врачу со спины и аккуратно взял ее ладонями за плечи.

— Жанна, езжай, конечно. Может, и для нас там место найдется. Только ты не теряйся, — сказал он ровным красивым голосом.

Поэтесса с отчаянным непониманием посмотрела на него глазами, полными слез.

— Так надо, — сказал дипломат.

Жанна неуклюже повернула к нему голову на длинной крепкой шее и тихо сказала:

— Валя, я всегда считала тебя настоящим мужчиной. Я обязательно постараюсь вам помочь.

Она нежно обняла маленькую пухленькую поэтессу и поцеловала ее прямо в макушку, уткнувшись губами в короткие кудряшки светлых волос. Жанну за плечи обняла вторая женщина. Наверное, это была жена дипломата. Дед почему-то считал, что жены дипломатов — это длинноногие манекенщицы в дорогих деловых костюмах. А сейчас он видел через окно обычную русскую бабу с широким задом и крепкими плечами. Разве что вместо цветастого платка или косынки на голове дипломатши была смешная вязаная шапочка с тесемками, заканчивающимися инфантильными помпончиками.

Жанна отстранилась от них и сказала:

— Я обязательно что-нибудь придумаю.

Она развернулась несколько резче, чем предполагал момент, и первой вышла из вестибюля. Дипломат снял с нее груз долга и ответственности, но собственная совесть тяжким гнетом давила на врача. Это было видно по опущенным плечам и сутулой спине.

Травматолог с семьей и цветочный бизнесмен с неформальной дочерью торопливо зашагали вслед за ней.

— Никогда не обещай, Жанна, того, что не в твоей власти, — задумчиво сказал дипломат.

— Валя, разве это правильно? — по-прежнему дрожащим голосом спросила у него поэтесса, подразумевая отъезд своей подруги.

— Не знаю, Машенька. Будущее покажет, — все тем же ровным красивым голосом ответил он.

Тоненькое щенячье скуление отвлекло Старика от картинки за окном. Во сне стонал и плакал Артем. Это было вообще удивительно. Старик наклонился к мальчику и потрогал его щеку. Лицо Артема пылало как раскаленная печка, жар ощущался даже через одежду мальчика, весь он был мокрым как мышонок. Старик заохал: только этого не хватало. Мгновенно проснулись Зоя и Валерка, а братья Артема по-прежнему дрыхли богатырским сном.