Алексей Кацай - Ад

«Защитничек нашелся: спаниель несчастный», — перефразировал я, вспомнив мультик про Простоквашино. Но благодарно полуобнял девушку одной рукой. Лариса Леонидовна готова была испепелить меня взглядом, и лишь обстоятельства не давали ей возможности этого сделать: огня вокруг и так было много. Искрой больше, искрой меньше — разницы почти никакой.

Вдруг я заметил, что Алексиевский, втянув голову в плечи, двинулся за мужиками, с отрешенностью автоматов бредущих к Юнакам. Знаменитейший обшарпанный портфель безжизненно болтался в его руке.

— Сергей, — позвал я, — тебя-то куда черти понесли?

Алексиевский обернулся, вяло улыбаясь, и, поколебавшись, подошел ко мне.

— А чего здесь торчать? — спросил он неизвестно кого, старательно отводя глаза в сторону. — Надо же посмотреть, что в городе делается.

Я отметил, что городом уже называются только Юнаки. Географическое пространство катастрофически съеживалось в нашем сознании.

— Там сейчас интереснее…

— …и безопаснее, — насмешливо закончил я за него фразу.

Алексиевский внезапно вспыхнул:

— Да пошел ты!.. Я — человек свободный: куда хочу, туда и хожу. О чем хочу, о том и пишу. Это ты у нас как не под каблуком, так под арестом. Вот и оставайся здесь с Бабиевыми да со своими, — он посмотрел на Лианну, — бабешками. Может, вспомнишь, что с Паламаренком случилось!

И Алексиевский трусцой побежал догонять оранжевых дезертиров. Я даже разозлиться не успел. Да и времени не было. Потому что, разрывая клубы едкого тумана, которого вокруг становилось явно больше, из него вынырнул знакомый уже мне помятый автобус. Резко остановился, как-то испуганно взвизгнув тормозами, и из него выскочило пять ребят в камуфляжной форме.

— Иван Валентинович, — подбежал один из них к Пригоже, — Григорий Артемович приказали дать ему десять человек. У нас людей не хватает.

Пригожа открыл было рот, но впереди его уже стоял Мирошник, который, увидев автобус, бросил разговаривать с немного растерянным Михаем.

— А у нас что, хватает? Хватает? — как-то по-базарному зачастил он. И мне почему-то на мгновение вспомнился погибший Мороз. Наверное, дух его еще суетился рядышком. — И, вообще, чего это Мельниченко нам указания указывает? — не останавливался Мирошник. — Кто он такой? Пусть лучше своими делами занимается, а в чужие не лезет!

Мужчина утомленно потер лоб:

— Товарищи, вы между собой разберитесь. А у меня — приказ. И, по большому счету, — кашлянул он, — чужих дел в нашем положении не существует.

— Прекратите! — вдруг по-бабьи тоненько взвизгнул Пригожа. — Прекратите, — уже спокойнее повторил он. — Виталий, возьми десять человек, съемочную группу и поехали к Мельниченку. На месте и разберемся.

— А этих? — мрачно кивнул на нас с Лианной Мирошник.

— Оставь здесь. Хотя, — Пригожа на мгновение задумался, — нет. Давай-ка возьмем их с собой.

И они с Мирошником как-то двусмысленно посмотрели друг на друга.

Эта двусмысленность мерещилась мне и в их позах, когда они, трясясь на порванных автобусных сиденьях, о чем-то тихо разговаривали впереди меня. Лианна, которую Михай грубо посадил рядом с собой, молчала сзади. И я затылком ощущал два уже недвусмысленных взгляда: растерянный — ее, и злобный — Михая. Или мне это тоже мерещилось? Что-то надо было делать с растревоженным воображением, и я посмотрел на Ляльку, которая, по своей привычке закусив губу, замерла рядом со мной. Дмитрий сквозь грязное стекло внимательно изучал окрестные пейзажи, сев через проход.

— Спасибо за то, что не испугалась приземлиться рядом с преступником.

Лариса, не глядя на меня, прищурила глаза:

— Если ты имеешь в виду Паламаренка, то тебе нужно знать, что мы, — она подчеркнула это «мы», — верим тебе, а не обстоятельствам. А что касается иного, — Лялька повернулась ко мне, — то ты и действительно — преступник… Какого черта девчонку охмуряешь? — и она тряхнула своими рыжеватыми волосами в направления Лианны.

Я посмотрел в окно, за которым в развалинах ковырялись одинокие фигуры:

— Лариса Леонидовна, мне кажется, что вы ревнуете.

— Я?! — как-то чересчур громко фыркнула Лялька. — Глупости! Мне девчонку жаль, она и так настрадалась, бедняга. И что у нее впереди — неизвестно.

— Что нас всех ждет впереди — тоже неизвестно, — медленно произнес я. — Мороз, наверное, также какие-то планы строил… А девчонка — слабенькая. Ей опора нужна.

— Опора?! — только что не расхохоталась Лялька. — Из тебя?! Да из тебя даже корявых костылей не выйдет. Поскольку имеете талант, Роман Ефимович, влезать во всякие неприятности, а потом других за собой туда тащить. Тоже мне, опора!.. Да я лучше безо всего по трясине гулять пойду, чем с тобой по проспекту.

— Если уж я такой лох и костыль ненадежный, — едва сдержался я, — то что ж ты сама девчонку не поддержишь? Ты же добрая, черт его возьми! Мыслишь нерационально, душевно, так сказать…

— Я не нянька, — отрубила Лариса.

— Ну? — притворно удивился я. — А для Дмитрия Анатольевича ты тоже не нянька?

Лариса Леонидовна хотела что-то ответить, но не успела. Нашу небольшую ссору («Это уже становится средством общения», — печально констатировал я) прервал хриплый звук автомобильной сирены. Наш водитель, обтянутый камуфляжной формой, изо всех сил сигналил, предельно замедлив и так небольшую скорость машины. Все автобусное братство высунулось наружу через разбитые оконные стекла. Зрелище впереди и в самом деле было не для слабонервных.

Группа человек в пятьдесят, в основном молодых и каких-то измученных, как показалось мне издали, людей, брела в направлении Сухого Каганца. Шли они немного вприпрыжку, неосознанно стараясь попасть в такт однообразных восклицаний трех вожаков, топающих впереди. Один из них, патлатый долговязый парень, нес в руках небольшой, связанный из каких-то палок крест. И вдобавок нес он его вверх тормашками. Неподвижные глаза его блестели, а лицо имело глуповатое выражение. У меня создалось впечатление, что обкуренным он был до невозможности. Впрочем, издали я мог и ошибаться.

Второй была взлохмаченная пацанка в разорванных джинсах и с обнаженным торсом. Ее небольшие грязные груди вздрагивали, когда она вздергивала руку с откупоренной бутылкой красного вина и, задыхаясь, стонала, словно во время оргазма! Успевая, впрочем, повторять между своими влажными всхлипами: «Солнце зла — ох! ах! — бьет из-за стен-м-м-м! — ты наш бог — ох! ах! — ты наш хре-е-ен…» Все это сопровождалось недвусмысленными, напоминающими какой-то африканский танец, движениями нижней части тела и бамканьем долговязого крестом о какую-то погнутую жестянку: «Бам! бам! бум! бум-м-м-м!»

«Хей-хей-хей!» — дирижировал руками третий, тучный, лицо которого скрывала уже знакомая мне и прекрасно исполненная маска зловещего идола. Видел я ее недавно — или уже очень давно? — на фотографиях Алексиевского, сделанных на ночном сборище провинциальных сатанистов. «Явление магистра встревоженному народу», — мелькнуло у меня.