Алексей Кацай - Ад

За неровным рядом оскаленных рож мелькнула маска Айка.

— Дмитрий, — крикнул я не оборачиваясь, — бери Алексиевского, хватай Лианну и держись возле меня! В драку не лезь, если что-то не так — кричи. Доберемся до того сучьего магистра, другой разговор пойдет!

Но идти по трупам мне не пришлось. Стена толпы неожиданно пошатнулась, разлетелась в стороны, и в круг, заколдованный моим ножом, выскочил Гемонович с четырьмя оранжевожилетчиками. Настроены они были очень серьезно, поскольку каждый держал по метровому обрезку трубы.

Я завел за спину кулак с затиснутым в нем ножом и мягко прыгнул к Гемоновичу.

— Стой! — не вскрикнул, а сплюнул тот. — Стой, дурак!..

И дико заорал:

— В стороны! Всем разойтись! Разойтись, говорю! Поубиваю, курвы! Айк, лахудра, я тебе что говорил? Дело хочешь завалить, паскуда!

Айк, не выходя из-под защиты грязных тел, что-то ответил ему, но я не расслышал, что именно, бросившись к скрюченной фигуре Алексиевского. Тот тяжело и прерывисто дышал, и с каждым дыханием на его губах появлялись новые и новые пузырьки крови. Лианна, зажав рот ладонью, молча раскачивалась на месте. Бабий топтался возле нее.

На одной стороне реальности Гемонович вел какие-то переговоры с Айком, на другой — мы с оранжевожилетчиками тащили Алексиевского к машине и, выбросив из нее сиденье, устраивали его поудобней.

На той стороне реальности существовали круглые, испуганные глаза Пригожи и его шепот: «Меня там не было! Не было! Я бы вам помог». А на этой — Бабий, размазывая по лицу слезы, осторожно втаскивал Лианну в машину.

И уже совсем вне любой реальности находился временный госпиталь, устроенный в админздании нефтеперерабатывающего завода, куда приказал гнать микроавтобус Гемонович, с хлопаньем закрывая дверцу.

А для меня реальными в этом мире были лишь две вещи: липкий от крови нож, засунутый за пояс джинсов, и большая, тяжелая и взлохмаченная голова Алексиевского, лежащая у меня на коленях.

— Держись, Михалыч, держись, — в такт покачиванию автобуса на колдобинах шептал я. — Держись, друг. Еще не вечер. Мы еще разопьем не одну бутылку. Мы споем еще не одну песню Высоцкого. Мы еще…

Веки Алексиевского задрожали, и он тяжело, словно первый раз в жизни, раскрыл глаза. И я, вглядываясь в них, понял, что тоже вижу их впервые в жизни без мутных стеклышек его затемненных очков. И были те добрые подслеповатые глаза от рождения измученные и бесконечно печальные.

— Р-р-роман, — тихонечко прорычал Алексиевский, вглядываясь во что-то, видимое только ему одному. — Р-р-роман… Хо-о-о… Хор-р-р… Ш-шо… М-мы им дал… Д-дали… П-порт… фель… Где?..

— Тише, тише, Михалыч, — радостно залепетал я. — Не разговаривай. Сейчас мы тебя залатаем, как надо. Девочек ногастеньких найдем, чтобы тебя скорее на ноги поставили. И на ноги, и на другие интересные места. А портфель твой здесь. Здесь он, портфель, не беспокойся, — ткнул я носком кроссовки кожаное чудовище, валявшееся в проходе.

Алексиевский, скривившись от боли, дернул невидимым в бороде кадыком:

— Хор-р-р-шо… Возь-ми себ-бе… Т-там роман… Черновик… Всю жиз… Писал… На ходу… Жаль… Если проп-падет… Ч-что-то в нем есть… Пос-смотри, P-роман… Не дописал… Чу-у-у-ть…

— Да вы что, Сергей Михайлович!.. А ну выкиньте все из головы! Выберемся из этой передряги — допишете. Мы еще с вами на его презентации рюмки об пол бить будем!..

Глаза Алексиевского начали понемногу закатываться под лоб:

— P-роман… Т-ты впервые меня… Меня… По имени и отчеству назвал… Прия-я-ятно-о-о-о…

Уже стихло это длинное «о» Алексиевского, уже его буйная голова безжизненно болталась у меня на коленях, уже были закрыты моей жесткой ладонью его остекленевшие глаза, а жгучие слезы никак не могли найти выхода наружу из середины моего естества. Я окаменел и был каменней всех кремняков Вселенной, вместе взятых. В груди пылали все пекла всех миров. Известных и неизвестных. И, стиснув зубы, я миллион миллионов раз сгорал в них. Сгорал, сгорал и никак не мог сгореть до конца…

Мне показалось, что адское пламя боли уродливо обуглило мое лицо, потому что, когда я поднял голову, все звуки и движения вокруг испуганно прекратились. Но никто не смотрел на меня. И только через несколько секунд я понял, что никому до меня нет никакого дела. Потому что автобус остановился, и все его пассажиры уставились на лобовое стекло, за которым смонтированным кадром фантастического фильма над склоненной опорой высоковольтной линии зависла зеленовато-серебристая тарелка НЛО.

Какие-то странные создания, родившиеся в раскаленных земных недрах, решили выбраться на поверхность. Нормально. С десяток летающих тарелок, шизоидная мечта всех уфологов мира, болталась в серебристом небе. Тоже нормально. Между ними, прислонившись к каменной стене и положив возле себя портфель с проволочной ручкой, замер комочек нормальной до тошноты белковой материй. И ощущал он себя совсем ненормально. Потому что был смят и расплющен физической усталостью, душевной болью и нагромождением сумасшедших событий, которые своей неестественностью напоминали галлюцинации обкуренного панка. Комочек беззвучно скулил и молил о спасении. Он не понимал, почему к нему из города до сих пор не прибыли суровые военные на своих зеленых машинах, неуклюжие пожарники на воющих красных автомобилях и доброглазые врачи на белых микроавтобусах. Почему к нему не летят самолеты и не пробиваются вездеходы? Почему…

Впрочем, этими вопросами был обеспокоен не только белковый комочек, измятый всей массой вязкой раскаленной магмы. Мимо него то и дело пробегали суматошные люди, которые требовали друг от друга организовывать какие-то отряды, хотели куда-то идти и кого-то вести, пробовали с кем-то налаживать связь. Они спорили, кричали, плакали, кряхтели и тупо всматривались в стену серебристого тумана, ставшей неотъемлемой частью пейзажа разрушенных Юнаков. Охрипший Мельниченко умолял всех собраться с силами и немного подождать, грозил расстрелом всем, кто сеет панику, благодарил мужчин, заискивающе заглядывающих ему в глаза и мгновенно исполняющих все его приказания. Но взгляд майора блуждал по сторонам и подсказывал комочку то, что он и сам толком не знает, что нужно делать.

Полинявший и помятый Пригожа собирал вокруг себя оранжевожилетчиков, временами недоброжелательно поглядывающих на людей в камуфляжной форме, и давал им какие-то свои особые указания. Очевидно, они иногда не согласовывались с мельниченковскими, потому что несколько раз двое командармов отходили в сторону и о чем-то спорили, размахивая руками. Тогда неизвестно откуда возле них возникала крайне почерневшая Гречаник и топталась рядом в каком-то языческом танце.