Сергей Казиник - Закон распада

Вижу ее. Еще сомневаюсь — она не она, мало ли какие есть женщины, да какие могут быть женщины — тут, в умирающем городе, растерзанном войной. Идет — медленно, не спеша, некуда ей торопиться, у нее вся вечность впереди.

Никогда не видел, чтобы она что-то делала, да и не нужно ей что-то делать, просто вот так, идти потихоньку через руины, и сами собой будут падать бомбы, гореть города, земля напьется свежей крови…

Как она это делает…

Как всегда делала — века, века, вот так же шла через пустыни, вела за собой Тамерлана, играла, строила пирамиды из черепов, вот так же ночевала в шатре Аттилы, шла по пылающим городам, объятая пламенем. Вот так же… Было, было… Иногда просыпается шальная мысль, поговорить бы с ней, заплатить бы — за сколько-то часов интервью, пусть навспоминает что-нибудь в диктофон…

Стреляю, винтовка больно клюет плечо. Промазал, да какое к хренам собачьим промазал, видел же, черт побери, попал же… Нет, убегает, легко, быстро, со всех ног, светлые волосы разметались по ветру. Рядом со мной вздымается земля — даже не успеваю испугаться.

Почему-то верю — Она меня убережет.

Она… когда я увидел ее первый раз… Черт меня забросил в какой-то городишко, разоренный войной, какой войной, да не помню, какой, много их было на моем веку… Как всегда — ходишь по огромной свалке, которая когда-то была городом, вытаскиваешь из-под обломков кого-то, кого еще можно вытащить. Репортажи… да какие там к чертям собачьим репортажи, никогда не понимаю журналюг, которые вороньем слетаются на падаль, вытащат спасатели изуродованный труп, они уже тут как тут, только что не облизываются…

Там-то и встретил ее, полную, смуглую, сидела над трупом девочки, я еще отвел глаза, репортаж бы сделать, да какой там репортаж, у матери горе… стоял, смотрел, как растирает виски девочки, смывает кровь с разбитого лба…

Тут-то и случилось… Прикоснулась губами к девчушкиной щеке, замерла… и вот уже девочка встает, отряхивается, скулит, больно, и эта, смуглая, полная, толкает ее в сторону палатки с красным крестом, иди, иди к тетям, они тебе шоколадку дадут…

С ума я сошел, что ли…

А очень похоже… как во сне смотрю, как она идет дальше, по мертвому городу, останавливается перед сломанной яблоней, гладит искалеченные ветви. Дерево выпрямляется, медленно, нехотя, склоняет к земле ветви, тяжелые от налитых плодов…

Какой там репортаж, какое там что, иду за ней, испуганный, завороженный, прихрамываю, растянул лодыжку, только что не спотыкаюсь о собственную тень. Смотрю — как она останавливается перед тем, что было храмом, легко поднимает огромные глыбы, как будто они из пенопласта, а не из камня, кладет — одну на другую. Камни выскальзывают из рук, она хватает их — снова, снова…

— Помочь вам? — бросаюсь к ней, еще сам не понимаю, что собираюсь делать.

Смотрит на меня — почему я не могу выдержать этот взгляд… Прикасается к моей лодыжке, сжимает, больно-больно…

— Ч-черт…

— Терпи… вот так. Здоров, парень…

— А вы…

Даже не могу спросить — кто вы.

— Журналюга, что ли?

— Ну.

— О-ох, слетелись вы… как мухи на мед… как война, так раздолье вам…

— Ну что вы, я не такой…

— Да все вы такие… знаю я ваше племя…

Отворачиваюсь, иду вглубь того, что было городом.

— Стой, малец, ты помочь хотел…

Смотрю на нее. Снова не могу выдержать взгляд. Глаза как угли… Брови вразлет…

— В армии служил?

— Было дело.

— Девочку тут одну убрать надо…

Киллером себя и представить не мог, тем более — и в мыслях не было, что придется когда-то убивать девушку. Стыдно сказать, первый раз дрогнула рука… Первый раз… с тех пор столько у меня было этих разов, сейчас бы не то что застрелил, своими руками бы ее задушил… стройную, длинноволосую, с бархатной кожей… Только она тоже не будь дурра к себе не подпустит…

Врываюсь в узкий проход между двумя еще живыми высотками, вижу ее, стреляю, попал, попал, черт меня дери, попал, вздрагивает, хватается за воздух…

Небо падает на землю, приминает меня.

— Ну вы это… коленочку-то поберегите, а то знаете, протез протезом, да всякое бывает…

Киваю. Так непривычно ступать по земле, а на улице уже листья желтые, так непривычно все это, небо, большое, высокое, почему я боюсь, что оно упадет мне на голову… здесь-то небо не падает.

— Ну пойдемте… за вами уже подъехали.

Обрывается сердце.

— Кто?

— Жена ваша. Она же жена вам, да? Знойная женщина… все звонила, про вас спрашивала…

Иду — по больничным дорожкам, все еще не верю, что мои ноги меня слушаются. Иду к машине, так и есть, вот она, сидит на полсалона, перебирает четки… Глазища черные, нос горбинкой… брови вразлет…

— Ну что, жив-здоров?

— Вроде да, — вымученно улыбаюсь.

— Садись, что ли, поехали… а то она-то нас ждать не будет…

Не говорит, кто она — понимаю, киваю.

— Она сейчас где?

— Как всегда. Везде. И еще много где. Сирия, Ливан… И вообще, у меня-то что спрашиваешь, твое дело за ней следить… и ловить.

— А вы…

— А что я, у меня сам знаешь, дел не меряно.

— После этой все… восстанавливать?

— Да что после этой… Чтобы реки текли, надо? Надо. Чтобы трава росла надо? Надо. Чтобы люди рождались надо? Святое. А солнце чтобы землю грело… а города чтобы стояли, не рушились. А…

— Все вы?

— Все я.

— А… чтобы люди умирали… это по ее части?

— Ишь, какой догадливый… Что, парень, в Хургаду поехать не хочешь?

Меня покоробило. Песчаные пляжи… Ласковое море… и это сейчас, когда где-то она поит землю кровью.

— Да нет…

— А придется. Там она… — смешок, — на пляжах… отдыхает.

Вздрагиваю.

— Так что давай. И это, парень… осторожнее давай.

— А что так?

— А так… не мы одни с тобой такие умные, она тоже человечков нанимает… чтобы меня хлопнули. И тебя. Так что в оба гляди…

Холодеет душа. Почему-то не хочется оставлять ее здесь… одну…

— Обо мне не беспокойся… твое дело ее грохнуть… Ну давай, парниша, удачи.

Крыльцо аэропорта выплывает из тумана, мерзко холодеет душа. Она сгребает меня в охапку, большая, сильная, впивается губами в мои губы. Живая, знойная… Нос горбинкой… брови вразлет…

Рушится мир.

Падаю — в бездну.

Не отпускаю ее, не уходи, не уходи, моя, моя, никому не отдам.

— И-ишь какой… как-кой парень пропадает, и не женат…

Спрашиваю — что давно вертелось на языке.

— А у тебя… таких… сколько было?

— Ой, тьфу на тебя. Да какое там… До того ль, голубчик, было… И ты тоже не заглядывайся, какая из меня к хренам собачьим жена… Домой придешь, а жрать нечего, а жена в сибирской тайге сосны растит… или реки гонит…

— А ничего… сам пожрать приготовлю… и ждать буду…

Смеется. Целует еще раз, крепко, жадно…