Тимофей Печёрин - Технофобия

Так что «возвышенные» варианты решения проблемы досуга отпадают. Может, за тысячу лет их пытались реализовать, но без особого успеха. И тогда на сцену, под свет прожекторов и «бурные аплодисменты, переходящие в овации», вышел новый, вернее хорошо забытый старый идеал, под названием Игра.

Если присмотреться, то условия жизни ребенка-дошкольника и бойца какого-нибудь клана не сильно различаются. Не надо работать — ребенка вместо техники всем необходимым снабжают родители. Нечего особенно бояться. И никаких отношений с противоположным полом — «капризные девчонки» и «грубые мальчишки», даром, что перешагнувшие вековой возраст, сидят по разным уголкам песочницы и лишь изредка обмениваются недовольным хныканьем. А если добавить отсутствие даже, так напрягавшей каждого из нас в детстве, необходимости заправлять кровать, то сослуживцы мои — не просто дети, а дети избалованные, дети-барчата и Митрофанушки.

Но даже у беззаботных детишек есть забота — куда деть время, чтобы не заскучать. И, поскольку для настоящей, полезной деятельности нет ни возможности, ни желания, «цветы жизни» придумывают себе эрзац-деятельность. То есть играют — в «войнушку», или, соответственно, в «дочки-матери». Игра не приносит реальной пользы, не обусловлена какой-то высшей необходимостью, и (в подавляющем большинстве случаев) не грозит никаким серьезным ущербом. Однако она решает ту самую задачу интересного времяпрепровождения. И даже если детишки бегают не по двору и между гаражами-«ракушками», а среди руин давно брошенного города, и если вместо водяных и звуковых пистолетов в их арсенале лазеры и даже легкая артиллерия, разница непринципиальная. При условии исключения летального исхода. Если же палить друг в дружку надоедает — что ж, можно пошугать кого-то, кто не участвует в игре, однако имеет несчастье проходить мимо и не может дать полноценный отпор. Бездомная собака, чья-то, лежащая на лавочке, кошка, «правильный» сверстник-очкарик, возвращающийся из музыкальной школы. Или, соответственно, племя мутантов, некогда выведенное людьми, но брошенное за ненадобностью и вынужденное жить самостоятельно. Вернее, не жить, а выживать, пытаться защитить родное гнездо, и добиться в этом деле определенных успехов. Во всяком случае, бессмертие воинственных Митрофанушек столетнего возраста было с успехом компенсировано многочисленностью и плодовитостью мутантов. А самодельное оружие и, какая ни на есть, боевая техника, позволили худо-бедно держать оборону. Достичь стратегического равновесия, при котором мутанты хоть и не могут полностью избавиться от нападений людей, но при этом достаточно успешно отражают их атаки. Самое интересное, что такое положение вещей устраивало обе стороны. Мутанты, те, что в тылу, спокойно жили, плодились, размножались, уверенные, что до их поселения малочисленные отряды врагов-людей не доберутся. Что до врагов-людей, то они только рады такой игрушке, которая еще и сопротивляется. Воевать с мальчиками для битья просто неинтересно.

Если бы их не было, их следовало бы придумать. И уж точно не для поголовного уничтожения.

По-своему ты прав, командор. Ведь если противник будет побежден, а новый не поспешит возникнуть, какой вообще смысл — в базе, в клане, в тебе, наконец? Ты перестанешь быть начальником, лидером, хоть и номинальным. Я понимаю тебя, командор. Но согласиться с тобой не могу. Драться за свою жизнь — пожалуйста. Сражаться за возрождение человеческой цивилизации — не вопрос. Но стрелять там, где даже договариваться необязательно, убивать, пусть и не насовсем, людей, только для того чтобы скучно не было? Извините, не могу. Даже если бы сильно хотел. Конечно, командор дал срок, надеясь, что я одумаюсь. И надеясь небезосновательно, ибо на базе есть, чем меня удержать.

Еда, крыша над головой, не говоря уж о бессмертии. Я вспомнил первые минуты своего пребывания в трехтысячном году, холод и сырость, попытку утолить голод местной растительностью… Вспомнил и содрогнулся, не желая снова испытать это. Добавить сюда риск быть съеденным мутантами — и желание сделать клану ручкой куда-то улетучивалось. Идти к технофобам также не слишком хотелось. Если уж в свое время мне, «дитю асфальта», хватило одного деревянного туалета, чтоб испортить впечатление от поездки в деревню к каким-то родственникам, то чего ловить у этих дикарей?

Так что мне жизненно необходимо было решение задачи с вроде бы безвыходными условиями — завязать с играми в «войнушку» и при этом остаться на базе. Когда же решение пришло, я даже поразился его гениальной простоте. Состояло оно из двух слов — «стать мастером».

Как системный администратор, заявляю: можно делегировать всемогущей технике любые свои заботы, вплоть до заправки кроватей и чистки зубов. Но закон Мерфи неумолим — самые совершенные машины ломаются, самые совершенные программы дают сбой, причем, чем сложнее и то и другое, тем выше вероятность аварии, сбоя или глюка. Можно, конечно, создать машины, которые чинят другие машины; можно писать программные модули, которые бы исправляли ошибки программного кода — но даже в этом случае не обойтись без людей, которые бы и машины создавали, и программы писали. Так не продуктивнее ли сохранить за хомо сапиенсами область, в которой они дают сто очков вперед любой машине?

У техники, даже самой совершенной, есть ахиллесова пята, имя которой — алгоритм. Проще говоря, машина способна быть на высоте при решении какой-то из стандартных, заложенных в нее, задач в одной из стандартных, предусмотренных алгоритмом, ситуаций. Если же ситуация нестандартная, а авария, как правило, являет собой нестандартную ситуацию, машина поднимает лапки кверху и выходит из строя. Вот тогда и нужно вмешательство человеческого разума — не ограниченного всякими алгоритмами, процедурами, функциями.

Посему, еще в той жизни, я был уверен — моя профессия будет вечной, невзирая ни на автоматизацию, ни на фантастов и футурологов, что уже полвека кормят нас обещаниями Искусственного Интеллекта, который-де будет на порядок круче нашего, человеческого, и, вообще, захочет захватить власть на Земле. Так вот, для меня эти мечты некомпетентных людей — чепуха на постном масле, а сам ИИ, в том виде, в каком его пытались реализовать, оставался все тем же алгоритмом. Пусть неявным и более сложным, но от этого еще более уязвимым. И, посмеиваясь над недалекостью горе-мечтателей, я жил, пребывая в уверенности, что всегда буду востребован. Тогда, как говорится, пришла беда откуда не ждали, но теперь, почти тысячу лет спустя, я увидел в мастерах… своих коллег по профессии. Ибо никакой иной человеческой работы в мире тотальной автоматизации быть не может.