Джеймс Баркли - Тот, кто был равен богам

В твоих устах такой шаг звучит соблазнительно. Так почему же ты не сделаешь его?

— Фу. У меня слишком много работы. Я обязан возместить причиненный ущерб. Понемногу, зато регулярно. Каждый день, чтобы сравнять счет. Если я проявлю слабость, то подведу тех, кто идет по моим стопам.

О неудачах и потерях ты написал целую книгу, так что здесь я верю тебе на слово.

— Верю ли я в искупление? Не знаю. Пожалуй, нет. Я не заслужил его. Наказанием за мое преступление стала жизнь. И потому я бессмертен.

Только в том случае, если ты сам сделаешь подобный выбор.

— Я не смогу повторить самого себя. В действительности выбора у меня нет. Бежать, бежать — нет, с меня хватит. Смерть — это бег. Жизнь — страдание. И покаяние тоже. Я могу влезть на дерево и упасть. Я могу прыгнуть вот с этого обрыва, и никто не станет меня оплакивать. Но мне не нужна скорбь. Мне нужны ненависть и гнев. Вот их я хочу заслужить. Хм. Они стоят того, чтобы добиваться их и получить.

Но ведь ты ничего этого не делаешь. Ты не ищешь ничего, кроме уединения и сосредоточенности на своих внутренних переживаниях. Тебе нужен гнев? В Исанденете его больше, чем ты можешь себе представить.

— Нет. Нет. Люди. Боги. Да.

Я тебя ненавижу.

— В таком случае сегодня победа останется за мной.

Тебе не победить никогда. Ты всего лишь оттягиваешь неизбежное, играя со смертью и бессмертием.

— Ага, вот теперь я тебя понимаю. Ты ненавидишь меня за то, что тайпан не смог убить меня.

Да, но ты был близок к смерти, как никогда.

Такаар содрогнулся. Его мучитель и понятия не имел, как близка была его гибель. И дело было не в том, что в том месте, где он проколол кожу, вводя себе яд, образовалась опухоль. Это было мучительно, и ему еще несколько дней предстоит страдать от боли от порезов, которые он нанес себе, чтобы облегчить давление на плоть. Гадко и противно. Как ни при чем оказалось и разжижение крови, достигшее таких величин, что, придя в себя в гамаке, куда он упал, потеряв сознание, Такаар обнаружил, что крошечная ранка на внутренней стороне запястья все еще кровоточит, а из носа тоже течет кровь.

Нет, самым опасным стал паралич. Сначала у него отнялись руки и ноги, так что, свалившись поперек гамака, так, что голова свисала с одной стороны, а ноги — с другой, он даже не мог пошевелиться. А потом паралич добрался и до горла с легкими, отчего ему приходилось буквально сражаться с собственным телом за каждый вдох. Неужели прошел всего один день? В это было трудно поверить. Он видел, как чередуются свет и тени. Он слышал звуки дня и ночи, но не отдавал себе отчета в том, находится ли в сознании или бредит.

Когда паралич ослабел, его стошнило и он обмочился. Минуло несколько часов, прежде чем Такаар нашел в себе силы встать. Его одолевала мучительная слабость, но мозг при этом лихорадочно работал, подыскивая возможное применение яду. Эта отрава действовала медленно, зато эффект оказался сокрушительным. Он ни за что бы не осмелился увеличить дозу сверх той крошечной капельки, которой воспользовался.

Такаар улыбнулся.

Самодовольное ничтожество. Ты всегда был им.

— Вера в собственное тело — ключ к выживанию.

Избавь меня от своих сентенций.

— Никогда.

За прошедшие тысячелетия стены правительственного здания еще ни разу не видели такого волнения и беспорядков. Перед сценой-возвышением колыхалось море голов. Галерка и боковые ложи были забиты битком так, как никогда раньше. Во всех оконных и дверных проемах теснились любопытные лица. На площади перед дворцом собрались тысячи тех, кто не смог попасть внутрь, но отчаянно на это надеялся.

Дворец был выстроен в самом сердце Исанденета, первого города и морского порта в Калайусе. На языке древних он именовался «Гардарин», но местные жители подыскали для него куда более прозаичное словцо «жук». Дворец возвышался на мощенной булыжником восточной торговой площади, а его шпили были видны из любой точки города. Формой здание напоминало панцирь жука, живущего на лианах. Метафора подразумевала колоссальную силу и прочность. Этот панцирь не раздавит нога случайного прохожего.

Стены, выложенные из камня, добытого в карьерах Толт-Аноора, скрывались под роскошной деревянной кровлей, свесы которой опускались с обеих сторон почти до самой земли. Конек крыши изящно вздымался над главным входом и лестницей, достигая почти ста пятидесяти футов в высоту в своей срединной точке. Шпили украшали все четыре угла и центр здания. Когда в Гардарине шло заседание, на них развевались алые флаги, а в маленьких башенках стоял на часах почетный караул в классических темно-зеленых камзолах.

Вместе со своей тройкой ТайГетен Катиетт забралась на верхние стяжки стропил, перекрещивающихся под самой крышей. Они поднялись по лестнице на главную балюстраду, а уже оттуда — еще выше, в царство теней. Отсюда, на благоразумном удалении от огромной толпы, заполнившей собой каждое кресло, скамью, проход и подоконник, они могли видеть все.

Там, где сходились зоны для размещения приглашенных, располагалось возвышение. Задняя его часть представляла собой пять рядов кресел, поднимающихся уступами. Кресла были простыми, но удобными и снабженными мягкими подушечками. Одно место для верховного жреца и еще одно амлана [7] Амлан — староста; глава, старейшина ( эльф. ). от каждой деревни, поселения и города, равно как и прочих представителей эльфийских кланов.

Перед этими рядами стояли три кафедры, украшенные резными изображениями Инисса при сотворении земли и эльфов. Они располагались полукругом вокруг темного пятна на в остальном безупречно выскобленном белом каменном полу. Однажды в Гардарине пролилась кровь. День инаугурации дворца навсегда останется в истории как гнетущее и мрачное событие. Большое пятно неправильной формы тщательно сохраняли в качестве напоминания о днях, память о которых канула в Лету, на что, впрочем, надеялись далеко не все.

В воздухе повисло напряжение. Часом ранее над Исанденетом прокатилась гроза, разрывая небо проливным дождем и вспышками молний. В городе начали перешептываться, что, дескать, боги подают знак. Но Катиетт не обращала на такую ерунду внимания. Если эльфы хотят избежать беды, то должны рассчитывать только на себя. Именно для этого боги и населили ими землю. Чтобы эльфы жили в гармонии и мире. Любили землю и все, что на ней обитает и произрастает.

Но слишком многие из них забыли об этом. И сейчас их здесь собралось тоже слишком много. Толпа глухо волновалась в ожидании, пока не начнутся речи, буквально исходя слюной от перспективы возможного осуждения. А Катиетт испытывала одну лишь глубокую печаль. Она знала, в чем кроется причина их ярости, но ведь ни одного из них не было здесь в тот судьбоносный день десять лет назад, когда Такаар отступил. Ни одного. Она спросила себя, а кто же в действительности стоит за всем этим и почему они так долго ждали, чтобы привести свой план в действие. Быть может, сегодня она получит ответы на эти вопросы.