Джеймс Баркли - Эльфы. Во власти тьмы

— Я не намерен ставить рекорды, — обратился он к одному из них охрипшим голосом, поскольку в горле у него пересохло, а губы растрескались. — Сегодня настала очередь кишок.

— Мы уже опаздываем, — пробурчал в ответ один из помощников. Он не помнил, как его зовут. В последнее время у него стало совсем плохо с памятью. — Хозяин не любит, когда его заставляют ждать.

— Ну, вы знаете, куда он может засунуть себе то, что любит или не любит. Хозяин. Тоже мне, жалкие лизоблюды.

Он двинулся по коридору, стараясь, чтобы его движения выглядели медленными и неуверенными. Вздохи и негромкая ругань его помощников доставили ему крошечное удовлетворение. В последнее время ему нечем было особенно хвастаться. Он мельком подумал, а не обмочиться ли ему. Сегодня утром к нему вернулась способность управлять собственным кишечником, а они об этом еще не знали. Но потом он решил, что не стоит. Можно было бы рискнуть хотя бы ради того, чтобы увидеть выражение их лиц, но вот потом приводить себя в порядок… Нет, этим оружием он воспользуется в другой раз.

Ему нравилось представлять, как движется по небу солнце, хотя и скрытое б о льшую часть времени тяжелыми грозовыми тучами, пока он медленно ковылял по коридору на встречу с Истормуном. В самом начале подобные свидания происходили у них каждый день. Но только не теперь. И он был благодарен за это тому эльфийскому богу, который услышал его молитвы.

Не то чтобы Истормуну прискучил эксперимент сам по себе — хотя он всей душой жаждал, чтобы это случилось поскорее. Нет, просто правитель Калайуса стал кем-то вроде куратора, передоверив ежедневную рутину поддержания жизнедеятельности своего подопечного младшим магам. К несчастью, те оказались чрезвычайно усердными и исполнительными. Хотя чему тут удивляться? Истормун терпеть не мог разочаровываться в ком бы то ни было.

Один из его опекунов распахнул дверь в панорамный зал с роскошным видом на восточную часть Исанденета и изуродованный лес за рекой Икс. В этот момент солнце выглянуло из-за туч, заливая длинную комнату с высоким потолком ярким ласковым светом. Сценка, поражавшая своей свежестью и красотой, поразительным образом контрастировала с единственным обитателем комнаты.

Истормун сидел в кожаном кресле с высокой спинкой за огромным полированным деревянным столом. Пресс-папье прижимало внушительную стопку бумаг, а на трех тарелках перед лордом и властителем Калайуса лежали остатки еды. Истормун был худ как спичка. Кожа так туго обтягивала его лицо и руки, что, казалось, кости вот-вот могут прорвать ее. Он походил на ходячий скелет в свободных одеждах ручной выделки, которым отдают предпочтение те, кто ищет спасения от чрезмерной влажности. Вопрос о том, кто из них выглядел хуже, оставался открытым.

— Ваш отвратительный запах опережает вас, Гаран, — сказал Истормун. — Садитесь.

Небрежным взмахом руки Истормун указал на глубокое и удобное кресло слева от себя. Но Гаран проигнорировал приглашение и опустился на жесткий стул с прямой спинкой справа, из которого у него, по крайней мере, был шанс выбраться по окончании встречи.

— А вокруг вас пахнет, как от выгребной ямы, — парировал он. — В моем запахе повинны вы сами. Что вы можете сказать в свое оправдание?

В темных глазах Истормуна полыхнула молния, но его тонкие губы сложились в улыбку.

— И сколько же вам нынче? — проскрежетал колдун, и голос его скрипучим эхом раскатился по почти пустой комнате.

— Сто семьдесят шесть лет, — ответил Гаран, и названная цифра ему самому показалась нереальной, как было всегда.

— И за все это время вы так ни разу и не сумели уязвить меня.

— Я все еще не теряю надежды. Более того, каждая попытка приносит мне удовлетворение. Кто еще смог бы сидеть здесь и говорить вам, что от вас пахнет хуже, чем от дерьма пантеры, и рассчитывать остаться в живых?

— Смотрите не ошибитесь с длиной своего поводка, Гаран.

— А мне так хочется узнать, какова она на самом деле. Именно мысль о том, что когда-нибудь я переступлю предел дозволенного, и позволяет мне засыпать каждую ночь.

Истормун фыркнул и принялся перебирать бумаги, лежавшие перед ним на столе, после чего выудил один листок из толстой кожаной папки.

— Итак, к делу. Ваше зрение. Улучшилось? Стало острее?

— Теперь я даже вижу у вас под кожей тот усохший черный орган, который вы, наверное, величаете сердцем. Ну, что скажете?

Истормун проворчал что-то, и этот хриплый звук показался бы куда уместнее в лесу, а не в храмовом зале.

— Ваши почки вернулись к нормальной работе десять дней назад. У вас была какая-либо отрицательная реакция на лечение?

— Да, — ответил Гаран. — Я все еще жив.

Истормун с такой силой стиснул зубы, что на скулах у него заиграли желваки, а на висках под желтоватой кожей с коричневыми пятнами вздулись вены.

— Ваш желудок, — сказал он, медленно и тщательно выговаривая слова, в которых прозвучала явственная угроза, но она лишь вдохнула надежду в Гарана. — Три дня нового лечения. Уменьшилась ли опухоль, и способен ли теперь ваш желудок удерживать пищу?

Гаран, не дрогнув, встретил взгляд Истормуна. В его манерах не ощущалось и следа того ужаса, что так явственно проступал на лицах прочих слуг Истормуна.

— Мой желудок по-прежнему причиняет мне дикую боль, тем самым давая мне надежду на скорую смерть, невзирая на ваше бесчеловечное вмешательство в работу моего организма. Ваш эксперимент был и остается жалким провалом.

Истормун отличался завидной быстротой движений, а его рост, когда ему это было нужно, внушал страх. Он с размаху ударил ладонями по столу и угрожающе навис над Гараном, чей высохший скелет непроизвольно дернулся, хотя взгляд его не отрывался от лица мага. Уголком глаза он отметил, что стол треснул и задымился под руками Истормуна. Ну, еще немножко. Еще !

— Ничто из того, к чему я прикасаюсь, не может быть провалом. — Голос Истормуна напоминал скрежет камней, попавших в камнедробилку. — А вам давно пора уразуметь, что даже если вы скончаетесь прямо сейчас, то мой эксперимент все равно можно считать триумфальным.

У Гарана отвисла челюсть, и он ощутил, как из уголка рта у него струйкой потекла слюна.

— Взгляните на меня, — прошептал он, а потом заговорил так громко, как только мог. — Взгляните на меня ! Стоит мне чихнуть чуток сильнее, как у меня лопается кожа. Все мои суставы настолько распухли от артрита, что без посторонней помощи я не в состоянии вылезти из постели, а без остановки не могу пройти и десяти шагов. Стоит мне сделать вздох поглубже, как от боли у меня перехватывает дыхание. Если я упаду, то переломаю себе все кости. Все тело, как и вся моя жизнь, превратилось в сплошной источник боли. Вот уже пятьдесят лет я не узнаю себя в зеркале. Я мертв, но вы заставляете мое сердце биться. Неужели в этом и заключается твой триумф, ублюдок?