Владимир Стрельников - Ссыльнопоселенец

За броняхой продолжалась истерика и биением и пинанием дверей и воплями и визгами. Кто-то коротко рявкнул, чтобы вопящий заткнулся. А не то с ним проделают сексуальное насилие. Жуткое и извращенное.

А я сидел, рассматривая свою каюту — узилище. Как-то времени не было, и не до того было. А сейчас гляжу — ничего особенного, обычная стальная комната два на три метра. Вон крохотный ретранслятор, это, похоже, видеокамеры. Какое-то все винтажное, я с таким оборудованием сталкивался только на Лунной базе, когда демонтаж старья производили на древних уровнях. Но это, похоже, рабочее. Интересно, для чего, ведь на мне коннектор? С его помощью муху, севшую мне на шляпу отследить не проблема, а здесь вон, красные огоньки над объективами горят. Следят постоянно? Интересно, кто там такой любитель за гадящими мужиками поподглядывать? Кроме светильника, под самым потолком крохотный иллюминатор, с задраенным стеклом. Это хорошо, что он есть, хоть понять можно, день сейчас или ночь. Сейчас вроде как день, по крайней мере, за бортом светло. Хотя, что я знаю об этом зазеркалье? Может, здесь полярный день такой? Или ночь? Хрен его знает.

За дверью грохнул одиночный выстрел, ружейный. Некоторое время было тихо, потом быстро протопало несколько человек, погремели ключами и поскрипели навесами, открывая дверь. Интересно, они специально навесы не смазывают? Скрип такой, что яйца сводит.

Из-за броняхи раздались приглушенные матюки, и ругань идущих обратно людей.

— …потолок, сука, мозгами загадил. Придется щетку тащить, и смывать. Нет, чтобы как тот, во второй камере, тихо удавился, и все.

— Перестань. Федорыч. За такую зарплату можно и мозги пооттирать. А вообще, еще восемь часов, и на месте. Выгрузим… — разговор затих, а я отлип от броняхи, к которой прилип ухом в районе смотрового окошка, или как там еще это называется. Опять не понял. Самоубийство, ладно, но где бытовые дроиды? Впрочем, чего голову ломать?

Значит, часов восемь у нас есть. Можно поспать по-людски, а не под наркотой. Заодно запущу нейросеть на считывание информации из носителей, нужно все те старые книжки, что мне Васильич сбросил, прочесть. Интересно, чего эти чуваки счеты с жизнью свели? Оружие есть, вроде как относительная воля будет. Или так на них та наркота подействовала? Бог их знает, и им судия. А пока поесть нужно!

Достав из рюкзака кружку, я как можно тщательнее отмыл ее под краном. И почему хоть кусок мыла не положили, раз уж ничего из современного нельзя? А потом набрал уже протекшей, несколько посвежевшей воды. Надеюсь дристулет от воды не схвачу, хлоркой припахивает, наверное, дезинфекцию делали. Вытащил первый попавшийся завтрак, разломил пополам картонную упаковку.

— А это что? — я вытащил из-под свернутой тортильи кусок газеты. Ровненько так оборванный по согнутой кромке.

Обведенный зеленым маркером кусок текста в общих чертах рассказывал о суде над Матвеем Николаевичем Игнатьевым. То есть, надо мной. Я был признан присяжными виновным в самосуде и умышленном, как написано в обвинительном заключении, „крайне жестоком“ убийстве пяти человек. И приговорен к пожизненному заключению. Вот оно что, „по просьбе осужденного пожизненный срок заменили на пожизненную ссылку“. Надо же, меня то никто не спрашивал, приговорили, объявили что ссылка будет на одной из отдаленных планет, и вперед. Впрочем, чего теперь, что было, то прошло. Одна радость, что Лару примерно через полгода выведут из комы, восстановив мозговую ткань и нейросети. И даст Бог, ребеночек родится здоровым, доктор клялся, что патологий не обнаружено, а денег от продажи моего дома с лихвой хватит на все действия по контролю развития ребенка, приему родов у Лары, и послеродовому уходу за младенцем. Социальная медицина, как оказалась, совершенно не обязана заботиться о здоровье плода во чреве матери, и уж тем более о ребенке.

Фотография красивой кареглазой шатенки, смеющейся, прячущейся за веткой цветущей японской вишней. Подпись, гласящая, что это Лара Игнатьева. Моя, так сказать, жена. Надо же, поженить успели, и любимую фотку Лары нашли, из Японии. Это она еще курсанткой туда ездила, до знакомства со мной.

И надпись тем же маркером, снизу по какой-то рекламке: „Матвей Николаевич, мы очень вам сочувствуем! Мы вас любим! Держитесь!!! Вера, Еленка, Женя и Алсу, девчонки из ресторана Мак-Дональд, Казань.“

И отпечатки четырех разных оттенков губной помады поверх подписи. Вроде как воздушный поцелуй из той жизни.

— Спасибо, девоньки, — я улыбнулся, представив девчонок-подпольщиц. Наверняка им этот поступок казался верхом гражданского неповиновения. Интересно, когда это мы все успели проспать приход к власти этих долбодятлов, представляющих нынешний Совет Земли? — Спасибо вам, красавицы.

И смотрел на фотографию той, которую люблю больше жизни. И которую, точно в течение ближайших лет не увижу. Блин, выть хочется от тоски.

Наглядевшись на фотографию, я аккуратно, вокруг портрета Лары, сложил вырезку, и начал искать, куда бы его убрать. Не в картонную упаковку же от завтрака, и так здорово повезло, что жирное пятно попало на текст, а не на портрет своей девушки, к огромному моему сожалению, невенчанной моей жены. Интересно, то, что я вытащил первым именно эту упаковку, можно назвать случайностью, все-таки один из трех — достаточно высокий процент вероятности. Но то, что эта коробочка оказалась именно у меня — это явно не случайность. Но тут вариантов множество. От влюбленного в одну из девчонок конвойного, или кто там ездил за завтраками в ресторанчик, до того, что одна из этих девчонок дочка командира корабля. Если прибавить экипаж корабля-перевозчика, то вариантов до бениной мамы. Впрочем, не стоит гадать, все едино вернуться и сказать спасибо вряд ли невозможно. Да и незачем, не стоит хорошим девочкам с убийцами общаться. Еще плохую карму подхватят. Был бы я капралом, еще можно было бы, но сейчас точно не стоит.

Тут я углядел уголок, беленький такой, торчащий из кармана полупустого рюкзака. Нагнувшись, я вытащил плотный конверт, вроде как обычный, почтовый, но сделанный из бумаги. Такие простому народу не по карману. Открыв, присвистнул. И вытащил из него тонкую пачку денег. Точно денег, вспомнилось, что это здешние кредиты, общая валюта здешних земель. Всех, русских, американских, европейских. Даже азиатских, вроде как. Так же как и на Земле, объединенная валюта, даже чем-то смахивает.

— Ну вот, сюда и положу, — я вложил портрет в конверт, и сложил его пополам, как раз и фотография не согнулась, и плотнее так будет. Спрятал его во внутренний карман то ли свитера, то ли рубахи вязанной, с усилениями на локтях и плечах из плотной ткани. Вообще, достаточно удобная одежда, прямо скажем. Не зря богатый люд одевается только в одежду из натуральных тканей. А потом взялся за деньги. Крупные купюры, кстати, и видом какие-то староватые, что ли. Ну, дизайн не современный. И красноватые, в отличие от тех, земных, „зеленых“ бумажек. Не гринбак, а редбак. Или пинкбак. И кстати, у меня двести пятьдесят этих кредитов пятерками, и полсотни по одному. Как это по курсу здешнему, интересно?