Марина Эльденберт - Палач

Демьян наклонился, провел рукой по волосам и осторожно поднял на рук — бесконечно хрупкую и почти невесомую. Дорожки слез на щеках складывались нотами в душе. Жестокость внутри не имела никакого отношения к Анжеле, он и в самом деле не мог и не хотел причинять ей боль.

— Все пустое, — пробормотал Демьян, касаясь губами её шеи, вдохнул пьянящий аромат волос. Полная раскаяния, Анжела дрожала в его руках, прижималась трепетно и доверчиво, и не было в этом мире ничего, что могло бы разрушить светлую грусть их ссоры.

Москва, наши дни.

Оказалось не пустым. Анжела так и не смирилась с его романами, и все её попытки удержаться на грани рушились, стоило ему появиться с запахом другой женщины. Они приходили и уходили, менялись, как времена — бессмысленно, незаметно. Красота ускользала и забывалась, едва он выходил за пределы спальни или поднимался из-под вороха одеял, стряхнув ошметки мимолетной страсти. Но она оставалась. Неизменно, только она одна. И все же Анжеле было этого мало. Всегда.

Демьян помнил отголоски щемящей тоски по помешательству, носившему её имя. По белокурому ангелу в образе женщины. Увы, самой обычной: истеричной, ревнивой собственницы. Она так и не поняла, что не удержалась бы рядом с ним ни дня, ни прорасти он в неё отчаянно корнями, как многолетнее дерево в землю, в которой оно начиналось хрупким семенем.

Анжела с надеждой смотрела на него, будто поймала звучание мысли, и Демьян отвернулся.

— Поедем, — кивнул он, и Анжела покорно последовала за ним.

В зале было шумно, музыка казалась слишком громкой, а тонкая ткань полупрозрачных занавесей оставалась хрупкой преградой перед лицом многоликой толпы.

В немом раздражении Демьян думал, что зря доверил ей выбор ресторана.

Анжела говорила о какой-то ерунде, и он вдруг понял, что теряет нить разговора. И время, которое мог провести с Ванессой.

Они с Анжелой перестали быть единым целым. Ему наплевать на её чувства, а ей все равно с кем он проводит ночи. Сохранилась лишь привычка, разъедаемая отчуждением. Черта с два она понимала, как отчаянно он пытается удержаться на грани прежнего себя, не скатиться в пошлые человеческие амбиции. Их свадьба — первый знак поражения. Демьян не меньше неё цеплялся за ускользающее. Или давно ускользнувшее.

— Филипп мертв, — отстраненно произнес он.

Анжела не изменилась в лице, только слегка побледнела и стала похожа на потустороннюю тень.

— Ты об этом молчал? — спросила она. — Почему?

— У него, вероятно, был список. Либо у него, либо у Фелисии. Она исчезла.

Демьяну показалось, что Анжела перестала дышать. Вцепившись тонкими пальцами в край стола, она неотрывно смотрела на него.

— Ты хотела мне помочь. Все, о чем я прошу — не усложнять мне жизнь.

Она дернулась, как от пощечины.

— Тебе наплевать на меня. Наплевать на то, что ты походя разрушил мою жизнь!

— Давай обойдемся без драм. Я продлил твою жизнь на пару столетий. Ты бы быстро подхватила чахотку на своих болотах. Сомневаюсь, что муженек возил бы тебя на воды, а богатырским здоровьем ты похвастаться не могла.

— Мерзавец, — выплюнула она.

— Что-то ещё? — холодно спросил Демьян. Выдержка и немного насмешки. Отчуждение. Ровно настолько, чтобы раз и навсегда поставить точку.

В глазах Анжелы отразилась его тень.

— Я всегда буду нужна тебе, — уверено заявила она. Никакого надрыва, горечи или злобы. Она верила своим словам и цеплялась за них, как начинающий эзотерик за исцеляющую мантру. — Я подожду, пока ты вернёшься ко мне.

Она поднялась, ускользающий звук шагов захлестнула волна смеха из зала. Демьян передернул плечами, сбрасывая наваждение прошлого, усмехнулся. Он сменил множество стран, жизней и времен, но так и не расстался с ней. Быть может, Анжела права, и они обречены друг на друга. Вот только это в их случае уже не весило столько, сколько раньше. Оно и к лучшему.

Все шло не по плану, рассыпалось, как карточный домик и разваливалось на глазах. Сны становились красочнее, будто наружу лезла не только запертая червоточина, но и нечто другое, не менее живое и настоящее. Ему снились Хилари, родители и Дженнифер. Кровавые убийства измененных смешивались с тихими семейными вечерами, подвалы убежищ, перестрелки и драки оставляли ржавые разводы в теплом свете просторной гостиной, украшенной к Рождеству. Во снах он вспоминал то, что казалось погребенным под завалами прошлого. Свои чувства — благоговение и страх перед отцом.

Мальчишкой Джеймс всегда выбегал встречать его, но замирал под хмурым, жестким взглядом. Роберт Стивенс терпеть не мог всякого рода нежности, и Джеймс помнил, как хотел обнять отца. Он был для него скорее недосягаемым кумиром, чем близким человеком: герой на страже закона. В мире Роберта Стивенса не могло случиться ничего плохого. Только однажды вместо него приехал напарник, и сказал, что отец уже не вернется.

В то утро Джеймс собирался в школу, а Дженнифер ждала его в гостиной. Сестра смотрела утреннее шоу, в котором отпускали глупые девчачьи шутки, и смеялась. Обычно они шли вместе, но перед поворотом расходились. Появиться у школы рядом с девчонкой — да ни за что!

Он помнил, как раздался звонок в дверь, заплакала мама — громко, навзрыд. Испуганная Дженнифер бросилась в коридор. Прекрасный нерушимый мир семьи сжался в крохотную точку, а после исчез, оставив пустоту. Без отца иллюзия защищенности рассыпалась в пух и прах. В мире, где погибают такие люди, как его Роберт Стивенс, ничего уже не могло быть правильно.

Правильно. Это понятие преследовало Джеймса с детства. Выход за жесткие рамки превращался в катастрофу. Общение с Оксаной не просто выходило за пределы, оно захлестывало с головой, и угрожало разрушить мир, который он тщательно выстраивал долгие годы. Рядом с ней выдержка трещала по швам, и оставаться отстраненно-безразличным не получалось.

Она спросила, что ему нравится, и он не смог ответить. Жизнь Джеймса занимали работа и долг. Музыка Depeche Mode, плакаты на стенах — не в счет. Он редко ходил в кино и никогда не светился в школьных кружках. После смерти отца он сосредоточился на том, чтобы стать полицейским. Дженнифер ушла в заботу о семье, он — в учёбу.

В тот вечер, в танцевальной студии, Джеймс понял, что Оксана перестала быть просто средством. Кто бы ещё мог заставить его танцевать? Самая серьёзная опасность не вызывала у него такого замешательства. Оксана же наоборот, словно оживала в танце: голос становился звонче, а взгляд — светлее. Когда она улыбалась, на щеках появлялись ямочки. Яркая и неповторимая, Оксана будто излучала свет, и охотно делилась им с миром. И с ним.

Несмотря на её просьбы, он так не закрыл глаза — предел доверия себя исчерпал, но это, пожалуй, единственное, что ей не удалось. Противиться напору Оксаны было невозможно. В его жизни не было места искрометной искренности веселья, но на несколько часов он словно оказался в другой реальности. Даже её легкомысленность больше не раздражала.