Марина Эльденберт - Палач

— Насовсем? — прозвучало неестественно тихо.

Она заставила себя беззаботно улыбнуться, хотя на глаза навернулись слезы. Противный голос в сознании твердил: «Ты же знала, что рано или поздно так будет».

— На несколько дней. Может быть, на неделю. Но я вернусь.

Она облегченно вздохнула, а Семен взял её руку и губами коснулся обожженных пальцев.

Оксана не переставала удивляться. Семен не привык выставлять чувства напоказ, а она — чувствовать заботу и нежность мужчины. Страсть, желание, хвастливая галантность, но только не такое. Она улыбалась сквозь слезы и совсем забыла о блинчиках. Просто стояла и смотрела на Рыцаря, пока не запахло горелым.

— Займись рукой, а я попробую не убить наш завтрак.

Оксана ойкнула и уступила ему место за плитой.

Хотелось заключить Семена в объятия и радостно смеяться, но она сдержалась. Оксана сходила за кремом и намазала покрасневшие пальцы, радуясь, что нет волдырей. Вернулась, села за стол и, не отрываясь, смотрела, как он хозяйничает у плиты. К счастью, Семен был слишком увлечен ответственным для него занятием, чтобы заметить её бесконечно влюбленный взгляд.

— Я буду скучать, — призналась ему Оксана за завтраком.

— Это ненадолго.

Она сказала бы, что даже день без него длится вечность, если бы не боялась напугать откровенностью. Ему нужно время, да и ей тоже.

Саша хотела все разрушить, но случилось иначе. Её мерзкий поступок обернулся самым настоящим чудом, когда и она, и Семен признались в своих чувствах. Пока что себе самим, и это уже много значит.

— Уверен, что мне не стоит ничего говорить Демьяну? — этот вопрос мучил её с самого утра, когда Оксана только открыла глаза. — Я не хочу, чтобы из-за моего молчания пострадал кто-то еще.

— Я понимаю. Дождись меня, и мы вместе подумаем, что с этим делать.

— Дождусь, — она чувствовала, что Семен по-настоящему волнуется за неё, и втайне радовалась. Она подождёт его столько, сколько понадобится. Несколько дней, неделю, не суть важно. Важно то, что потом он вернется, и впереди у них будет самый расцвет весны. А за ним — Оксана раньше не загадывала так надолго, но сейчас хотела в это верить — и всё лето.

Кельн, Германия — Ньюкасл, Великобритания. Апрель 2014 г.

Билеты Джеймс покупал сам и оплачивал наличными. Ему не хотелось светить карточку Тихорецкого — вместе с прошлым заговорила притихшая паранойя. Утренний прямой рейс из Домодедово до Кельна оказался самым удобным. Сидя в зале ожидания, отрешившись от объявлений и суеты, Джеймс вспоминал, как впервые оказался в Москве, как оставил Дженнифер, семью, оттолкнул всё, что могло смягчить его сердце. Вспомнил и как приехал пару месяцев назад. Пустой до дурноты, лишенный цели. Не человек, а машина с заданным маршрутом.

Там, где раньше тлел серый пепел праха, теперь всеми красками сверкала жизнь. Их с Хилари страсть была черно-белой, а чувства к Оксане переливались множеством оттенков. Она доверяла ему, и тем гаже казалась игра, которую он вёл рядом с ней. В истории с Оксаной пошел обратный отсчет. Дни, часы и минуты уходили безвозвратно, и он чувствовал, как внутри нарастает тоска. Раньше он бросил бы Оксану на алтарь дела, только чтобы убийца проявил себя. Чтобы добраться до Хилари, он не побрезговал ничем.

Что-то внутри менялось, рушилось и перестраивалось, как будто части неисправного механизма менялись местами. Когда-то Джеймс считал себя героем. Он избавлял мир от кровососущей мрази, и каждая человеческая жертва, каждый шаг на этом пути, становились подтверждением его правоты. Он вешал ярлыки, делил мир на чёрное и белое и не хотел ничего менять. Тварь или человек. Ублюдок или герой. Когда мир идеалиста рушится, на разломе возникает впадина, ведущая в преисподнюю.

На учениях по стрельбе мишени тоже двух видов: гражданский или злодей, но полигон не похож на реальность. Джеймс всё время жил, как на стрельбище. Категоричность, принципиальность, строгие точные оценки.

Рядом с Оксаной он очнулся от многолетнего забытья, от стереотипов и шаблонов. Ему не хотелось засыпать снова. Отпускать, уходить из её жизни. Не хотелось жить без неё.

Объявили посадку.

Когда самолет оторвался от земли, он вернулся к мыслям о деле. Палач Ру знал о силе Оксаны, и точно сидел рядом с Осиповым. Он или тот, кто его нанял. Джеймс всё же склонялся к первому варианту: измененные всегда были предельно осторожны. Когда заварилась вся эта каша со списками, Ру бросился в Россию за помощью. Он прожил три сотни лет, но как-то слишком легко позволил перерезать себе глотку. Слишком легко, если не брать в расчет его знакомство с палачом.

Первый подозреваемый — Стрельников — постоянно ошивался рядом с Александрой. Существовала вероятность, что он слишком хорошо скрывал свою истинную сущность, что Оксана не смогла его почувствовать.

Анжела Осипова. Джеймс вспомнил о ней после откровения Оксаны: надрыв, злоба, безумие. Ангельское благополучие никак не вязалось с истеричной резкостью, которую увидел Джеймс. Возможно, Анжела не была в восторге от тесного знакомства мужа с Натальей. Особенно теперь, когда начала слишком быстро стареть.

Открытым оставался вопрос с покушением на самого Осипова, о котором кричала московская пресса. Связано оно с делом Ру или же нет, пока было неизвестно. Ясно только одно — в окружении Осипова завелась плесень. Врагов у такого человека предостаточно, но он не подпустил бы к себе людей, которым не доверял. Джеймс не хотел браться за новое дело. Это не его война. Разве что неприятности измененного окажутся ниточкой к смерти Ру.

В Кельне было пасмурно, накрапывал дождь. Местный аэропорт напоминал Джеймсу круизный лайнер, который забыли спустить на воду, а погода — о городе, где заморожено его прошлое. Ньюкасл давно остался за бортом его жизни, а Кельн возродился из праха Второй Мировой подобно Фениксу.

Джеймс не думал, что когда-нибудь вернётся в клинику, где Хилари отчаянно боролась за жизнь. Он не спал несколько дней, прежде чем достал вакцину, и адрес лечебницы Хендрика Зольнера помнил наизусть. Сейчас простая частная клиника, но в прошлом сюда обращались измененные, оказавшиеся в пикантном положении. Например, с засевшей внутри пулей из металла Дюпона. Единственное заведение в мире подобного толка. Мало кто из людей связывался с измененными пусть даже за большие деньги. Пересекались ли архивы Зольнера с записями Вальтера?

Он помнил, как стоял на мосту Дойц, глядя на проходящие по Рейну суда, на раскинувшиеся по обе стороны бесконечно далекие эпохи. Кельнский собор, сердце старого города, ставший нерушимым символом города на левом берегу, и современные здания на правом.