Иэн Бэнкс - Несущественная деталь

— Давайте не будем напускать туману, — сказал Ватюэйль несколько секунд спустя. — Речь идет о переносе войны в Реал. Речь идет о нарушении тех правил, которым мы в самом начале всего этого добровольно согласились подчиняться. Речь идет о возвращении к тем обязательствам и гарантиям, что мы приняли с такой торжественностью так давно и с тех пор жили и сражались по этим правилам. Речь идет о том, чтобы сделать всю эту конфликцию, которой мы посвятили три десятилетия нашей жизни, ненужной и бессмысленной. — Он помолчал, оглядел их. — И речь идет о Реале. Перезагрузок нет, и если для кого-то и найдутся лишние жизни, то многие другие будут лишены этой благодати: смерти и страдания, которые мы будем причинять, станут настоящими, как и проклятия, которые обрушатся на нас. Мы что, и в самом деле готовы ко всему этому? — Он еще раз оглядел их всех. Пожал плечами. — Я знаю, что я готов, — сказал он. — А вы?

— Мы уже прошли все это, — сказал зеленый. — Мы все…

— Я знаю, но…

— Не стоит ли?..

— Не могли бы мы?..

Ватюэйль возвысил голос, перекрикивая их:

— Давайте голосовать и покончим с этим.

— Да, давайте не будем больше тратить время, — сказал фиолетовый, глядя прямо на Ватюэйля.

Они проголосовали.

Они некоторое время сидели спокойно или тихонько раскачиваясь на трапециях. Все молчали.

Потом:

— И пусть воцарится хаос, — безропотно сказал желтый. — Война против Ада переносит ад в Реал.

Зеленый вздохнул.

— Если мы проиграем, они нас не простят десять тысяч лет, — сказал он.

Фиолетовый фыркнул.

— Многие из них не простят нас миллион лет, если мы выиграем.

Ватюэйль вздохнул, неторопливо покачал головой.

— Да поможет всем нам судьба, — сказал он.

Нет ничего хуже лузера, который добился успеха, думал Вепперс. Это было составной частью жизненного устройства, — частью сложностей жизни, полагал он, — и состояло оно в том, что иногда кто-то, не заслуживающий абсолютно ничего, кроме как пребывать среди поверженных в прах, униженных, отбросов общества, вдруг оказывался среди богатых, влиятельных и почитаемых.

По крайней мере, люди, которые были естественными победителями, знали, как вести себя в своем великолепии, понимали, каковы движущие силы их восхождения наверх, — им повезло родиться то ли в богатой и влиятельной семье, то ли честолюбивыми и способными. Лузеры, которые пробивались наверх, всегда были какими-то ущербными. Вепперс излучал высокомерие — он сам по себе в полной мере обладал этим качеством, как ему говорили, — но его нужно было заслужить, на это нужно было поработать. Или уж как минимум на это должны были поработать твои предки.

Высокомерие без дела, высокомерие без достижений — или чистая удача, которую выдавали за достижения — было мерзостью. В присутствии лузера все выглядели плохо. Хуже того, из-за них все это — великая игра, называвшаяся жизнью — казалось набором случайностей, почти бессмысленностью. Единственная польза от них, как давно решил Вепперс, состояла в том, что они являли собой пример для тех, кто жаловался на то, что они не оценены по достоинству, что им не хватает денег, что они не властны в принятии решений: смотрите, если даже этот идиот сумел чего-то добиться, значит, и все могут, значит, можете и вы. Так что прекратите хныкать, жаловаться, что вас эксплуатируют, — работайте в поте лица.

И тем не менее, по крайней мере отдельные лузеры вполне очевидно были явлением из ряда вон выходящим, пусть и в пределах статистической погрешности. Это можно было учитывать, с этим можно было смириться, даже если и скрепа сердце. Но он ни за что не хотел верить, что существуют целые общества — целые цивилизации — лузеров, добившихся успеха. Именно таким успешным лузером была Культура.

Вепперс ненавидел Культуру. Он ненавидел ее за то, что она существует, и за то, что она (для слишком большого числа доверчивых идиотов) установила стандарт того, как должно выглядеть приличное общество, а значит, и того, к чему люди должны стремиться. Нет, это было не то, к чему должны были стремиться люди; это было то, к чему стремились машины, которые сами и создали такое общество в своих бесчеловечных целях.

Еще одно искреннее убеждение Вепперса состояло в том, что, когда тебя обкладывают со всех сторон флажками, когда загоняют в угол, ты должен атаковать.

Он вошел в кабинет посла Культуры в Убруатере и бросил остатки неврального кружева на ее стол.

— Что это еще за херня? — спросил он.

Посла Культуры звали Крейт Хьюэн. Это была высокая, стройная женщина с несколько необычными, на сичультианский взгляд, пропорциями, но все же привлекательная на горделивый, неприступный манер. Вепперсу не раз приходило в голову сделать одну из своих девиц-оборотней похожей на эту женщину Культуры, чтобы вытряхать к чертям собачьим ее высокомерные мозги, но он все никак не мог себя заставить. У него была своя гордость.

Когда Вепперс ворвался к ней, она стояла у окна громадного кабинета в пентхаусе, выходящем на город в том месте, где в сердце центрального бизнес-района Убруатера в дымке раннего предвечерья над массивной башней корпорации «Вепрайн» маячил большой, темный, удлиненный корпус корабля. Она пила что-то дымящееся из чаши и была одета, как уборщица. Как босоногая уборщица. Она повернулась и, моргнув, посмотрела на клубок серебристо-синих проводков на ее столе.

— И вам добрый день, — тихим голосом сказала она. Она подошла, внимательнее посмотрела на клубок, лежащий на столе. — Это невральное кружево, — сказала она. — Что же у вас такие плохие технари? — она посмотрела на другого человека, входящего в комнату. — Добрый день, Джаскен.

Джаскен кивнул. За ним в дверях парил автономник, который предпочел не стоять на пути Вепперса, когда тот ворвался в комнату. Они вот уже минуты три (когда его верхолет оставил Министерство юстиции и полетел к их зданию) знали, что Вепперс направляется к ним, так что у нее было достаточно времени, чтобы решить, в каком виде предстать перед ним.

— Взззз! Взззз! — пропел тоненький голос из-за одного из больших диванов. Вепперс посмотрел в ту сторону и увидел маленькую светлую голову, то появлявшуюся, то исчезавшую.

— А это что еще такое? — спросил он.

— Это ребенок, Вепперс, — сказала Хьюэн, вытаскивая свой стул из-за стола. — Ну так и что дальше? — Она указала на окно. — Небо. Облака. Ой, смотри — птичка. — Она села, взяла кружево. Автономник — ромбовидная фигурка размером с чемодан — подплыл поближе. Хьюэн нахмурилась. — Откуда это у вас?

— Оно побывало в огне, — пробормотал автономник. Эта машина была слугой Хьюэн (или ее хозяином) в течение всех тех трех лет, что она находилась здесь. У нее должно было быть имя, или звание, или что-то такое, и Вепперса даже «представляли» этой железке, но он не желал помнить, как эту штуку зовут.