Михаил Белозеров - Марсианский стройбат (Войны Марса) (СИ)

– А бомбы?

– Что бомбы?

– Бомбы ведь останутся?!

– А мы завалим все входы!

– Мы согласны! – радостно за всех ответил Турес, которому было всё равно, что делать, и который безропотно подчинился воле дальнего родственника. – Какая разница? В принципе? – он вопросительно посмотрел на капитана.

– А вы что скажете, капитан? – спросил Пантигера, поняв, что без капитана каши не сваришь.

– Я?! – удивился Парийский. – Мне как бы не с руки. Я не местный. Вы разве не помните?

– Вы почти свой!

– Послушайте, это вы убили второй экипаж?! – упёрся капитан.

– Это сделал не я, – ответил Пантигера, – а ложный камбун. Те, кто бродят по поверхности, не имеют к нам, марсианам, никакого отношения.

– Предположим, я вам поверю, но чем вы докажете?

– Мы уничтожим крикунов, а потом оба поднимемся на поверхность.

– Очень смешно, – отозвался Парийский. – Вы же знаете, что я сразу погибну.

– Я тоже, – сказал Пантигера. – Но это единственное доказательство.

– Ладно, – кисло согласился капитан Парийский, – где ваши крикуны?

– Здесь! – Пантигера постучал посохом о пол.

Оказалось они стояли на огромной выпуклой крышке, которая слабо вибрировала. К тому же она была тёплой на ощупь. Там внизу тайные механизмы вырабатывали тайные миллионы электрон-вольт, чтобы не погасло солнце. Вибрация то затихала, то возобновлялась. Лампы под куполом то вспыхивали, то почти гасли. Несомненно, под крышкой кто-то или что-то усердно трудилось – плазма, разогретая до миллионов-миллионов градусов.

– Но у нас нет оружия! – привёл последний аргумент капитан Парийский.

– Будет вам оружие, – сказал Пантигера, пнув что-то у ног.

И тогда все увидели целую кипу боевых посохов. Оказывается, у него всё было готово и он только ждал, когда они выползут из крысиных нор.

– А мне можно? – робко спросил Турес, потому что не привык, что камбуны относятся к нему по-человечески.

– И тебе тоже, – снисходительно ответил Пантигера.

Обрадованный муран заорал:

– Ура!!! – отбросил в сторону бесполезное оружие крикунов и схватил боевой посох.

Оказалось, что по поверью это древнее оружие марсиан, и что оно на вес золота и что тот, кто им владеет, тот владеет миром, то бишь – Марсом.

Хорошо бы, подумал Сергей выбирая себе боевой посох потолще. Как только он взял его в руке, на кончике зажёгся голубой огонек.

***

Сказать, что капитан Чернаков ошибся, значило ничего не сказать. Но дело было именно так: Чернаков, закрыв глаза, вошел в домик и молча выслушал доклад Есени Цугаева.

Он не хотел видеть покойников. Он их с детства боялся, потому что никогда не служил в строевых частях и, конечно же, не участвовал в боевых действиях. В бытность майором Чернаков занимался только строительством. Его разжаловали за то, что у него в глухой тайге, где до ближайшего населенного пункта было добрых восемьсот верст с гаком, со спецобъекта угнали артиллерийский тягач М4, импортный автобетононасос и пару «Уралом 4320». Дело осложнялось тем, что дорог там летом не было, а значит, и украсть без ведома высокого начальства в лице Петра Григорьевича никто ничего не мог. По крайней мере, так рассудило командование. Поэтому Чернакова сняли с объекта, понизили в должности и перевели в другую тьмутаракань на границу с Казахстаном латать и восстанавливать систему «мёртвая рука», чем Чернаков и занимался до самого отлета на Марс. Он Бога молил попасть в первую экспедицию и засыпал командования рапортами. Наконец, кто-то наверху рассудил, что на Марсе неуёмный Чернаков принесёт больше пользы, чем на Земле, а может, он просто кому-то до чёртиков надоел? Когда же ему позвонили из канцелярии роты и сообщили радостную весть, он, не заходя за вещами в офицерское общежитие, заскочил в штаб дивизии за бумагами, сел в «газик», идущий в центр, и был таков. Больше на Земле его никто не видел – ни жена-истеричка, ни сопливые дети. Для них Чернаков канул в вечность. Зато на Марсе появился трудоголик и всех загнал, как лошадей. Так что начальству то и дело приходилось одёргивать его.

– Ну что там? – спросил Чернаков, стараюсь даже не смотреть на то, что лежало на полу.

В комнате было темно, как в кочегарке после пожара, влажно и скользко, только свет фонарей вырывал фрагменты картины: то лавку, то перевёрнутый стол, то невероятно распухшие ноги, торчащие из-под брезента. Чернаков хотел по ночам спать спокойно, поэтому старался на те ноги особенно не смотреть. Самое странное, что никто не обратил внимания на копыта, очевидно, полагая, что ноги у Генацаревского и Жукова деформировались таким странным образом.

– Оба… – произнёс Есени Цугаев, насмешливо глядя на капитана, – готовы…

Уж он-то насмотрелся на кровь и не боялся её. На самом деле, он был не Есеней Цугаевым, а – Рамсулом Гелаевым, находящимся во всероссийском розыске. Он и брился-то потому, что на всех известных фотографиях был с бородой и боялся, что его опознают даже со щетиной, которая росла у него быстрее, чем грибы после дождя. По некоторым причинам, о которых Есеня, естественно, не распространялся, крови он не боялся. Но и он, навидавшийся всякого и не всякого, ошибся, приняв раздувшихся и почерневших едоков картофеля за бригадира Жору Генацаревского и Вовку Жукова.

Сочтя картину ясной, Чернаков доложил полковнику Бастрыкину. Тот – на поверхность. Оттуда – на Землю. Земля надолго замолчала: первые марсианские потери никому были не нужны. Не ко времени. Готовилась большая экспедиция из трёх ракет-звездолетов. Коррективы вносить было поздно: американцы дышали в затылок, поэтому «марсианский вопрос» отложили до поры до времени. Но партию оружия за счёт иных грузов на одну из ракет загрузили, и генерал Зуев вздохнул с облегчением. Оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Глава 7

Бой местного значения

Вначале цукуба летела не очень уверенно. Да и Генацаревский с Жуковым неумело ею управляли – дёргали не за те усы, не в ту сторону и забывали подкармливать личинками шершней. Но через некоторое время приноровились. Оказалось, что если дёрнуть за левый верхний ус, цукуба, естественно, поворачивала вправо, если за правый верхний – налево. А если дёргать за нижние усы, то цукуба стремилась присесть и отдохнуть. Если же равномерно дёргать за все четыре уса, то цукуба летела прямо, как пришпоренная лошадь.

Потом они увидели, как из сумрака, подсвеченного тусклым искусственным солнцем, выплывают углы и грани небоскрёба, словно в полярной ночи проявлялся айсберг, поблескивая кристаллами голубого льда. Откуда он приплыл? Да и зачем? Никто не знал. И что там за ним в темноте, тоже никто не знал. И что будет дальше, тоже не знает никто. И от этого брала оторопь и рассуждать не хотелось, а только – существовать, как травка, и не думать, совсем не думать. Думать было противопоказано.