Никита Аверин - Крым-2. Остров Головорезов

И в этот момент кто-то набросился на него сзади. Грамотно, надо сказать, набросился — не стал сбивать с ног или пытаться перерезать горло, а схватил за ремень автомата и дернул. Автомат вырвался из рук и ударил есаула в горло. Тот захрипел и попытал­ся развернуться, но не тут-то было: нападающий уперся ему коле­ном в спину, аккурат в позвоночник.

«Доигрался, старый хрыч, довыпендривался, — в отчаянии по­думал Дорофеев. В глазах у него потемнело, ноги ослабли. — Сей­час додушит меня — и всех ребят вырежет, гад!».

Из последних сил Никола рванулся вперед, падая на одно коле­но и уходя в кувырок. Горло, придавленное ствольной коробкой автомата, едва не хрустнуло — но выдержало, такие мы, казаки, жестоковыйные, а невидимый лазутчик, не успев выпустить ремень, полетел кубарем над головой есаула.

Вот теперь мы повоюем, мрачно подумал Дорофеев, поднима­ясь с колен.

— Тревога! — попытался заорать он, но из полураздавленной гортани вырвался лишь неясный хрип.

Ладно, придется своими силами. Нагибаться за автоматом еса­ул не стал — в руках одетого во все черное бандита в маске свернул кинжал. Есаул прыгнул и вцепился в руку бандита, пока тот не успел подняться с земли. Держа запястье двумя руками, Никола начал колотить этим запястьем об землю, твердую, спекшуюся на солнце крымскую землю — и нож все-таки вылетел из ослабевшей ладони. Но бандит оказался тоже не промах — ловко извернулся, обхватил есаула ногами и так сдавил ребра, что те затрещали.

Есаул размахнулся и от души врезал по черной балаклаве. И тут же пожалел об этом — бандюга подставил под удар лоб, у Николы заныли разбитые костяшки кулака. Ведь знал же, старый дурак, что в драке лучше бить открытой ладонью. Ну ладно!

Локтями Никола ударил по бедрам бандита, тот расцепил ноги, и Дорофеев тут же вскочил. Черный сбил его подсечкой и уселся сверху, пытаясь задушить. Бедное горло саднило дико, сил терпеть не было.

Краем глаза Никола увидел, как из «уазика» выскочил Дани­ла — в одних трусах и с автоматом наперевес. С перепугу и недо­сыпу хорунжий лупанул длинной очередью — и, разумеется, про­мазал. За спиной у него нарисовался еще один черный — схватил Данилу пятерней за глаза, запрокинул голову и полоснул по горлу.

Данила упал и даже не захрипел.

Никола напрягся из последних сил, сопротивляясь удуше­нию — сейчас должен был проснуться весь лагерь, но никакого движения вокруг не наблюдалось.

«Оглохли они, что ли», — угасающим сознанием удивился Ни­кола — и тут до него дошла страшная правда: некому было просы­паться.

Загадочные люди в черном перерезали всех.

«Двое в черном, — пронеслось в голове у Дорофеева, — листонош тоже было двое! Неужели это...»

Лишенный кислорода мозг наконец-то отключился, и есаул ка­зачьего войска Никола Дорофеев умер. Поэтому он не узнал, что к нападавшим присоединился третий человек в черном, чье лицо скрывалось за искусно выкованной серебряной маской.

В гареме хана Арслана Гирея Второго после полуночи наступа­ла тишина. Укладывались спать даже самые непоседливые налож­ницы, понукаемые старшими женами, разбредались по кельям ев­нухи, прекращал бренчать на гитаре невольник-музыкант, возвра­щался в свои покои сказитель по прозвищу Телевизор. И даже охрана, грозные янычары, начинали потихоньку кемарить на по­стах — спокон веков дежурить в гареме означало для янычар хоро­шенько выспаться на работе, потому что ну кому в здравом уме и трезвой памяти придет в голову нападать на гарем?

Никаких государственных секретов жены и наложницы хана не знали, сам хан здесь бывал редко — все дела, дела, все некогда, а когда есть время, проще вызвать кого-то к себе в покои, чем при­ходить в курятник лично и выслушивать кудахтанье почти сотни сексуально неудовлетворенных цыпочек. В общем, с точки зре­ния захватчика, буде таковой отыщется, гарем был не целью, а до­бычей.

Вот и дремали янычары, поставив автоматы на предохранители и спрятав традиционные ятаганы в ножны.

Спали наложницы вповалку — отдельных спальных мест млад­шему обслуживающему персоналу не полагалось, один общий матрас на десять-пятнадцать человек. На время сна были забыты дневные распри и дрязги, девушки сопели и обнимались, чтобы было теплее, ночи в этом году в Бахче-Сарае стояли холодные.

Спали любимые жены Арслана Гирея — было их пять, но осо­бенно хан выделял двух, Диляру и Таглиму, за красоту, молодость и ум; чаще других приглашал он их к себе в спальню, что вызывало нездоровую зависть среди прочих. Диляра и Таглима, в свою оче­редь, терпеть не могли друг дружку, и всячески боролись за звание самой любимой, самой желанной, самой главной жены. Хан Арс­лан Гирей Второй об этом знал и всеми силами вражду между же­нами поддерживал, искренне полагая, что здоровая конкуренция между поставщиками услуг всегда на пользу потребителю.

Спал жирный, как и полагается, евнух по прозвищу Гусь, фор­мальный глава гарема, он же — завхоз, он же — прораб, он же — внештатный психолог и жилетка для рыданий.

Замерло все в гареме. Замерло все до рассвета.

И только одинокая тень отделилась от стены, почти неразличи­мая на фоне узорчатого персидского ковра, и бесшумно двинулась в сторону опочивален жен. Шаги тени были медленны и плавны, как у ленивого кота.

Тень миновала посапывающих наложниц, не обратив внимания на обнаженные руки и ноги, торчащие из-под куцего одеяла, про­шла мимо сопящих янычар. Возле одного из них, здоровенного ам­бала, спящего стоя, словно боевой конь, у дверей в покои жен, тень задержалась.

Янычар, огромный, как скала, прислонился к дверям, сложил руки на автомате и тихонько похрапывал. Если бы он стоял чуть левее, и выбрал бы в качестве точки опоры дверной косяк, а не саму дверь, тень бы не обратила на него особого внимания.

Но он стоял в дверях.

Тень шагнула к янычару, в руке черного человека сверкнул ко­роткий клинок. Ладонью тень зажала рот несчастному охраннику, а ножом пырнула снизу вверх, под челюсть. Клинок пробил кость, пригвоздил язык янычара к небу и достал до мозга. Самым сложным для тени было удержать падающую тушу амбала и его авто­мат одновременно — чтобы ничего не загрохотало.

Тень справилась.

Уложив труп часового, тень переступила через него и вошла в женскую спальню. Здесь посапывала Диляра — пышнотелая блон­динка лет тридцати, изощренная в искусстве любви. На мгновение тень замерла над спящей женщиной, потом убрала кинжала и вы­тащила небольшой флакончик.

Стянув черную маску с прорезями для глаз, тень (а это оказа­лась девушка лет двадцати, с наголо бритой головой) надела ре­спиратор и открыла флакончик, после чего поднесла горлышко кносу Диляры. Через пару секунд Диляра перестала дышать.