Ник Кайм - Вулкан жив

— Ты, — процедил я, как проклятие, увидев одинокую фигуру, сидевшую ко мне спиной и склонившуюся над чем-то. По спине рассыпались черные волосы, а одет он был в спецовку из мешковины. В одной руке он держал нож с зазубренным лезвием, и в темноте мне показалось, что на клинке блестит что-то темное.

Он был чужим здесь. Я инстинктивно это знал, но также видел по анахроничной одежде.

Он не услышал меня, поэтому я приблизился, крепче сжимая прут закаленного железа.

Сидящий пилил: я слышал визг ножа, разрезающего что-то. Сначала я решил, что это дерево, топливо для горна, но потом вспомнил клинок и черный блеск на лезвии. Сбоку от него, на расстоянии вытянутой руки, стояла корзина. Отрезанные куски он кидал в нее.

— Что ты делаешь? — но я задал вопрос, уже зная ответ. — Что ты делаешь? — повторил я. Меня охватила ярость, и я поднял прут для клеймения над головой, как копье.

Черный блеск на его клинке… Эта была кровь.

Ни огней, ни света от горнов. Город был мертв, и убил его он.

— Повернись, мерзавец!

Он замер, услышав звуки своего имени. Выпрямился, небрежно опустив руку с ножом.

— Кровожадный подонок!

Я отвел копье назад, целясь ему в спину — туда, где, как я знал, железо пронзит сердце. Даже примархи могут умереть. Феррус умер. Он стал первым из нас — во всяком случае, первым, насчет кого я был уверен. Даже примархи могут умереть…

— Вулкан, нет.

Раздавшийся из-за спины голос заставил меня подчиниться.

Сперва я подумал, что это Н'бел, набравшийся смелости и вышедший из кузни, чтобы посмотреть, что происходит, но я ошибался. Я повернулся: передо мной, одетый в тот же костюм, который носил на Ибсене, стоял летописец Вераче.

— Вулкан, он твой брат, и я это запрещаю.

Я сильнее сжал копье.

— Но он перерезал их.

— Не убивай его, Вулкан.

Кто этот смертный, чтобы говорить мне, что делать, чтобы приказывать мне? Он был для меня ничем, лишь воспоминанием из времен Великого крестового похода, лишь… Нет. Я опять замотал головой, пытаясь разогнать туман перед глазами.

Вераче не был летописцем. Он был личиной, маской, за которой скрывалось нечто куда более великое.

Немногие смертные были способны взглянуть на Императора в его истинном обличье и выжить. Даже его голос мог убить. Поэтому он носил маски, воздвигал фасады, чтобы бороздить галактику, не оставляя за собой смерти и страха. Будучи его сыном, я мог вынести больше любого человека, но даже я ни разу не видел его настоящего лица. Он был воином, поэтом, ученым, странником и в то же время — ни одним из них. Все это было лишь способом скрыть его истинную природу. А теперь мой отец надел костюм стареющего летописца.

— Сын мой, ты не должен его убивать.

— Он это заслужил! — зло выкрикнул я, не желая нарушать волю отца, но в то же время будучи не в силах оставить убийцу безнаказанным.

— Вулкан, пожалуйста, не убивай его.

— Отец!

Чья-то рука, холодная и цепкая, схватила меня за плечо. Я больше не сжимал копье, оно пропало, как дым, утекающий сквозь пальцы.

— Брат… — сказал Керз, вонзая копье мне в спину, а секунду спустя я увидел, как оно выходит из груди.

Мир опять начал блекнуть. Я схватился за проткнувшее меня железо и упал на колени, когда Керз отпустил прут.

Вераче пропал без следа. Пропал и мой брат, хотя я заметил скорее, что перестал чувствовать его рядом, а не то, как он исчез.

Пустотный щит надо мной мигнул и исчез. Огонь хлынул вниз, небеса заполыхали.

Зная, что бессилен, что умираю, я закрыл глаза и дал пламени охватить меня.

Вонь дыма и пепла встретила меня при пробуждении. Мне мгновение казалось, что я еще на Ноктюрне, что я застрял в каком-то адском круговороте, откуда не вырваться, где я обречен снова и снова переживать воображаемую смерть от рук Керза, моего брата, а теперь и моего тюремщика.

Но когда вокруг вырисовалась камера вместо кузницы Н'бела, я осознал, что по-настоящему проснулся, а возвращение домой было лишь кошмаром. Лихорадочный пот блестел на теле — его я заметил в первую очередь после того, как рассеялся запах кузницы. Вокруг царила неизменная тьма, в ответ на окружающий холод c раскаленной угольно-черной кожи клубами поднимался пар. Шрамы почета — мои вытравленные на коже предбоевые клятвы — выступали над поверхностью, четко очерченные резким светом, падавшим сверху. На секунду мне показалась, что вижу незнакомую отметину, но она тут же потерялась в тенях.

А во вторую очередь я заметил, что не один, и это заставило меня забыть о шраме. Кошмар пропал, но мой призрачный сокамерник остался.

Феррус смотрел на меня из теней своими мертвыми, мерцающими, как опалы, глазами.

— Ты мертв, брат, — сказал я ему, поднимаясь. — И об этом я искренне сожалею.

— Почему? — у Ферруса всегда был хриплый голос, но сейчас ужасная рана на шее сделала его еще более скрежещущим. — Ты винишь себя, брат?

Его слова звучали так похоже на обвинение, что я повернулся и взглянул на него. Он действительно был призраком, тенью, поблекшим подобием Ферруса Мануса, облаченным в доспехи моего мертвого брата.

— Где мы? — спросил я, проигнорировав вопрос.

— А ты как думаешь?

— На Исстване.

Феррус кивнул:

— Мы с тобой так его и не покинули.

— Не пытайся выдать себя за него, — сказал я.

Феррус развел руками и оглянулся по сторонам, будто ища там ответы.

— А кто же я еще? Думаешь, тебе станет проще заглушить вину, если убедишь себя, что я — не проявление его сущности? Знаешь, где сейчас мое тело? Лежит, обезглавленное, в пустыне черного песка, медленно гниет в замаранном кровью доспехе. Не помню, чтобы в мою честь воздвигали статуи в таком образе.

Мне начинали надоедать эти потоки нелепицы. Все это было недостойно меня, недостойно Ферруса, и мне казалось, что я порочу память о нем уже тем, что слушаю призрака.

— Что ты за создание? Ибо ты не Феррус Манус.

Он засмеялся. Это был неприятный звук, похожий на карканье вороны.

— Я думал, я твой брат. Разве не так ты меня называл? Неужели меня так быстро забыли после смерти?

Феррус — или существо, носившее его плоть и доспехи, как человек носит плащ, — изобразил разочарованность.

Меня это не убедило.

— Феррус был благородным воином, хорошим и честным человеком. Он был сталью, он был железом, и я никогда его не забуду. Никогда.

— Однако же ты позволил мне умереть.

Вина ранила сильнее любого меча, и, пронзив мое измученное сердце, она заставила меня покачнуться, но я все же выпрямился.

— Я ничего не мог сделать. Никто из нас не мог ничего сделать.

— «Из нас»? — переспросил он, и внезапное озарение осветило его лицо. — А, ты про Коракса. Хочешь возложить на него часть своей вины? — прояснившись на мгновение, его лицо вдруг снова помрачнело, и Феррус медленно покачал головой. — Нет. Она твоя, Вулкан. Ты совершил ошибку. Ты подвел меня, а не Коракс.