Татьяна Живова - Джульетта без имени

— Ты чего это ни свет ни заря?

— Вставай, Юра, вставай! У нас чудеса творятся, и небезынтересные!

— Ну тебя в задницу, Серега... — Гацевский тяжело сел на постели, потирая заспанное лицо. — Чего случилось? Ты не темни, раз уж разбудил...

— Знаешь, Юра, кто к нам пришел? Дочка Кожана вернулась! Сама.

Гацевский чуть не подпрыгнул на постели. Он вскочил, зашарил рукой по тумбочке, ища кружку с водой. На лице Гацевского читалось изумление, недоверие и пока еще неверная надежда.

— Не ослышался, Юра, не ослышался. Давай очухивайся, и кумекать будем. А потом и остальных будить...

Новость про то, что шебутная девчонка-добытчица оказалась не просто сиротой, каких много, а единственной, похоже, дочерью вождя Алтуфьева, пришла на станцию примерно через полдня после высылки пленных. Юркая серая крыса прибежала из северного тоннеля четного направления, неся обернутую вокруг голого хвоста бумажную полоску, закрепленную резинкой. Крысу накормили и посадили в защищенную от сквозняка просторную клетку, а полоску тут же принесли в бывшую релейную, где продолжал свое заседание Совет. На бумажке корявым почерком было написано в одну строку: «Кожан в пленнице дочку признал. Заперся и запил». Эффект был хуже, чем от взрыва. Первым схватился за плешивую голову Гацевский.

— Ох, идиоты... Ох мы все идиоты...

Следом за ним потупились Логинов и Сафронов из Отрадного, тяжело опустил голову на локти Юрков — нынешний председатель — со станции Владыкино, а второй владыкинец, Пятаев, резюмировал:

— Доигрались, твою мать, правдорубы...

Было от чего грустить. Поторопились, господа Совет, и КАК поторопились! Идея показательного суда, представлявшаяся в преддверии ожидаемой войны здравой и разумной, затрещала по швам еще в самом своем начале. Чертов «чистый» своей прилюдной эскападой сорвал и весь воспитательный эффект, и хорошую, в общем-то, пятаевскую идею — человека должны были, будто на казнь, вывести на поверхность, но не просто оставить там, а проследить, не придет ли за выставленным на холодок и солнышко неприятельским шпионом подмога от своих. Коли придут, значит, его появление в Бибиреве — точно спланированная акция от «чистых», и можно воевать с чистой совестью, а если не придут — человека можно было бы вернуть на станцию и допросить еще разок.

Нет, сорвалось. Ушлые у «чистых» шпионы, ничего не скажешь!

Девчонку же, конечно, поначалу жаль было, но когда оказалось, что она этого «чистого» и наглого САМА привела, по собственному почину, терпение кончилось у всех и разом. А чего ж не целый отряд-то сразу — с огнеметами и взрывчаткой, а? У-у-у-у, паршивка! Выдать ее Алтухам было более чем уместно — пусть попляшет, зараза, как бы мы плясали, приди сюда «чистые» кучей...

И тут — такой пассаж!.. Дочка главаря бандитского гнезда — это вам не безымянная сиротка из хоть и дружественного, но демонстративно «самостийного» Эмирата, это уже совсем другой расклад! Будь она в руках Совета Содружества — можно было бы Кожана в бараний рог свернуть и всячески им манипулировать. Вон его как проняло — аж напился. Эх, такой инструмент влияния на соседей упустили!..

«Господа Совет» угрюмо глядели друг на друга, почесывая затылки. Надумали, молодцы. Теперь как бы разгребать не пришлось. Однако же что есть — то есть. Стали думать дальше — что делать, коли «чистые» и правда пожалуют. И как обернуть в свою пользу ситуацию, если Кожан публично признает дочь перед своими и Крыся останется жить в Алтухах на всех, какие они есть, правах «принцессы разбойников». Думали крепко и долго. И тут вдруг — новая весть! За первой почтовой крысой прибежала вторая. На послании значилось: «Кожан с дочкой разругался, решил казнить». Тут у всех и вовсе глаза на лоб полезли. Вот те нате! Приехали. Совет закручинился и, выпив по чашке самогону, разбрелся спать. А чего тут говорить-то?..

На следующий день все ходили мрачные и друг на друга глядели волками. Олухи старые... К вечеру снова тяпнули по сто от досады — и опять разошлись. А что? Отрадненским и владыкинским можно — они тут, в Бибиреве, в командировке, а кто в командировке не гуляет? Александров же с Гацевским — радушные хозяева, как не поддержать гостей?..

А утром на больную голову свалились очередные новости. Причем не просто свалились, а сами пришли на станцию. Словно с того света выбравшись.

Очухался Гацевский быстро — до войны он был главным бухгалтером на большом предприятии, а это чего-то да стоит. Первое, что было решено, — шуму не поднимать. Новость, конечно, все равно максимум через полдня по станции расползется, но за это время можно будет подготовиться. Про девушку проще, да и вернее всего сказать, что, мол, искупила вину кровью, раз сама вернулась, а вот что с «чистым» делать?.. Либо он какой-то очень хитрый шпион, либо и правда на девчонку как-то завязан. В любом случае, трогать их обоих сейчас надо очень аккуратно. Гацевский предложил для виду потребовать новоприблудных вниз, на станцию, — чтобы не пошло лишних слухов о недобдении администрации. Все равно оба «сюрприза» сейчас обморочные, если их даже и притащат, то можно будет тут же спрятать — подальше от глаз «широкой общественности». Александров согласился — все одно охранники, собаки, разболтают... А вот что дальше делать, надо решать, поговорив с обоими — и девушкой, и человеком.

На том и порешили. Выпив по кружке чаю, они пошли будить остальных.

Новость, конечно, была что бомба. Пятаев вскочил, тяпнувшись головой о низкий каркас гостевой палатки, долго шипел, потирая макушку, Логинов с Сафроновым выпучили глаза, Юрков — не иначе сдуру — выдал: «А не врете?»

А потом завертелось.

Резюме, в целом, было прежнее — всенародно объявить о прощении вернувшихся, как искупивших вину и принесших ценные разведданные, и... думать дальше. Чудно все это как-то было. В голове укладывалось плохо.

Ближе к обеду Гацевский выслал в станционный зал нарочного и затребовал обоих вернувшихся вниз. Нарочный вернулся, получив вполне ожидаемый отказ от все еще торчащего там командира добытчиков. И Гацевский успокоился бы, кабы не реакция Питона. Конечно, в том, что он взялся опекать девчонку, не было ничего удивительного — ученице своей он во многом заменял отца, и когда ее решили выслать, старика Зуева было даже жаль. Зная его натуру, Гацевский был уверен, что сейчас добытчик будет трястись над чудом спасшейся воспитанницей, как крокодилица над гнездом с яйцами, — никого не подпустит!

Но что ему за дело до человека?

Гацевский перебрал в уме варианты, но ни один не показался ему достаточно вероятным. Подумав, он махнул рукой: да наплевать, в конце концов! Человек сейчас — на станции и никуда отсюда не денется. А Зуеву все равно отчитываться о походе в Бескудниково. Вот тогда и спросим. Прямо.