Стас Северский - Историк

— Теперь мы умираем, убивая себя.

— Мы все убиваем других, принося жертвы смерти, чьей добычей всегда были все мы… И смерть отдает наши жизни, беря чужие в обмен… Этот обмен дает время, но этой мене ограничен срок… Когда мы отдаем смерти все, что способны дать, когда у нас не остается ничего, кроме наших жизней — смерть берет наши жизни… Мы не убиваем себя, Хакай, — мы просто умираем… нищими перед жадной смертью…

Хакай бросил мне в глаза тяжелый, непроницаемо темный, взгляд…

— Мы приносили смерти все большие жертвы, стараясь взять у нее все большее время, нужное нам для разработки оружия, способного уничтожить ее, — смерть. Мы создали бессмертие, овладев ее временем, но стали отдавать его ей взамен способности овладеть ее пространством. Мы воевали, убивая вечно молодых воинов, расчищая территории их жизней, расширяя территории для жизней наших… И в этой войне мы потеряли все… Мы вернули смерти — все…

— Мне все равно, Хакай… И не вам — не живому — рассуждать о смерти. А мне все равно… Я смотрю не на шпили крепостей системы, приносящих в жертвы целые армии, а на моих бойцов, которым нечего дать смерти, кроме крыс… За крыс им даются считанные дни, но они — живут… Они, не горюя, встречают и провожают их, не сжигая их войной, не травя их злом, стремящимся урвать еще и еще… Я смотрю на них и забываю жадность, заставляющую меня бросать «сегодня», хватая «завтра»… Я смотрю на небо, Хакай, и вижу не его обрывок в бойницах штаба Ясного — я вижу его все… Я дышу ветром, разогнанным этими просторами, а не вентиляторами Центрального управлении СГБ… И мне все равно, чьи разведчики выслеживают меня, чьи бойцы ступают по моему следу… Я просто счастлив, Хакай! Впервые! А вы не знаете, что это — счастье… Как не знал я, когда был окружен не этими оборванными дезертирами, а высшими офицерами СГБ.

— Вы бредите, Горный. Вы с радостью встречаете день, разрушающий вас, разрушающий все… Вы бредите…

— Возможно, это бред. Но мне это безразлично.

— Вы больны, Горный…

— Да, болен. Впервые. Я болен впервые, потому что я впервые жив. Оставьте меня в покое, Хакай… Меня и моих людей — мой полк… «полк без командира»…

Хакай вздрогнул, останавливая на мне непонимающий взгляд… Но сразу перевел глаза на мрак открытого коридора… Темный зверь с холодным разумом вступил в полумрак в обличье офицера S12 — Тишинский… Я замер, не справляясь с перебитым хрипом дыханием… Но Олаф, будто обернувшись волком, метнулся ко мне… и его холодный клинок отражает его широко открытые тусклому свету глаза, в которых бушует буран, ограждая меня сиянием севера от ночной тьмы… А Ханс с тупым спокойствием упер дуло излучателя в грудь призрачного «дракона»… Я вдохнул ветер всей грудью, смотря в лицо этим видениям системы через прорези глазниц зверя, кровь которого была пролита, чтоб горячить мою кровь…

— Вы, оба, уйдите… Их не убить — они не живы… «Дракон» явится из Пустоты столько раз, сколько потребует его незавершенная задача… А Снегов бросит наземь столько «теней», сколько будет разбито светом… Они всесильны… Но они — только призраки системы… Без системы их нет. Они скованы с системой, как мы — с жизнью… И им, бессильным вне системы, не отнять у нас, свободных, жизни… Они не способны уничтожить нашу жизнь, как мы не способны уничтожить их систему… Мы с ними — не пересекающиеся параллели, существующие розно, в разных измерениях, в разных системах координат!

Тишинский окружен «защитниками», пришедшими на его зов… Его глаза раздирают меня злобой, дарованной страхом… И я счастлив, ломая иглы его скрытых мыслей, поднятых на меня штыками… Его «защитники» подключают оружие, но мне все равно… Я не отпущу его… И я буду пить его кровь — кровь врага… И моих зубов, впившихся ему в горло, не разожмет моя смерть… Смерть подошла ко мне вплотную, и я не отступлю, не позволю ей перейти в наступление… я убью ее или умру вместе с ней…

Вдруг Тишинский поднял голову, замерев… развернулся и ушел во мрак, забирая светлых «защитников»… Хакай молча последовал за ним, оставляя меня, горящего и сжигающего гневом, как огнем… Его отозвали… Его — «цепного»… Снегов снова натянул цепь, сковывающую с ним его «тень», но Тишинский вернется… и я встречу его.

Я клацнул зубами… Глупо получилось, но я с собой не справился — очень захотелось его укусить — Тишинского… Но как-то духа не хватило. А вообще, я его знаю — Тишинского… Не лично, конечно, но я читал о нем во многих отчетах… Этот офицер прав. Как зверь, как хищник, я его мнение полностью разделяю. Вот только я бы, наверное, так не смог… Я бы деру дал. Мы — коты — всегда так делаем. Зашипим, проверяя врага на прочность, — и деру даем, когда враг не боится ложной угрозы… Это медведи так дерутся, как эти солдаты, — нападают, когда им угрожает кто-то, и пошли рубиться когтями до чьей-то смерти… Им, просто, обычно деваться некуда — они ж на открытой местности обитают… обитали, вернее, — эти древние вымершие зверюги… А мы осторожные… Мы — скрываемся… во мраке. Вот как. Мы серьезно деремся только тогда, когда нас хватают, а не только угрожают схватить… Айнер теперь знает, как это — нас жестко хватать… Он получил по заслугам. Да. Ему полезно. А так, когда никто вроде Айнера нам не угрожает, мы для вида, скорее, когтями машем… Конечно, когти ведь беречь надо… А зубы — особенно. Они ж, как когти не растут, когда их сломаешь.

Крысы устроили серьезное обсуждение… А меня к линии не подключили… Правда, я и не могу к ним сейчас подключиться — сложно у них мозги устроены… Они ж — организованные твари, им нужны сложные мозги. Точно. Я прав. Придется мне одному думать — невеста давно испугалась и спряталась. Просто, она хочет лечить, а не калечить… Ей такие отчеты, где не лечат, а калечат, не по нраву. А мне кажется, что одного без другого не бывает. Вот так. Я знаю, что я, как историк, должен сделать какой-то вывод… Но не могу. Я, как все… Нет, я особенный. Я сделаю вывод… Вот сейчас поскриплю мозгами — и сделаю. Вот как. И никакой чудо-зверь мне не помешает. Вот так.

Я, ради невесты, устроил крысам забастовку. Даже выдвинул им кучу требований, несмотря на то, что было — только одно. Вот так. Все ради нее! А главное, — они согласились! Не на все требования, конечно, а только на — одно… Зато на — важнейшее, из-за которого я все им и устроил. Да мне, в итоге, другие мои заявления тоже неразумными показались — такими же, как некоторые капризы моей невесты… Капризы всегда такие… Просишь кого-то, к примеру, принести что-то, что тебе не ненужно никак, только бы этот кто-то принес тебе это что-то ненужное. Важнее не задание, а его исполнение — глупость какая-то. Армейцы таких вещей, как завороты мыслей, не выносят. Айнер и меня, и мою невесту за такие выходки сразу подверг бы суровому наказанию, исправляющему ход мыслей, — вернее, выпрямляющему его. Но Айнера здесь нет, а крысы нас сурово не наказывают никогда. Вот мы и спорили долго над сложным вопросом сообразности моих других требований, пока крысы не вычеркнули из моего списка разумными доводами их все. Они оставили в списке только одно — разумное, а остальные отсекли, как кривые хвостики. И что ж? Они правы, конечно. Но я, как всегда, отклонился в сторону… А дело все в том, что…