Макс Кроу - Ключ Эдема

— Иудеи тоже, — добавила Элиана, — но не в этом суть. Река, омывающая чудесный сад, давала начало трем рекам. В одно из них ты сейчас моешь ноги.

Закария снова испытал недоверие и инстинктивно сделал шаг назад, на влажный песок.

— А вторая — Тигр — протекает неподалеку, — продолжала Элиана. — Эдем был местом, в котором не было болезней, не было чудовищных смерчей и штормов, земля не тряслась, не извергались вулканы. Всё было так, пока божьи дети не нарушили закон. Один-единственный закон: не касаться запретного знания, того, к чему они еще не готовы, как не готовы дети разгадывать тайны звезд или познать секреты зодчих.

— Это всё ваши сказки! — усмехнулся Закария, хоть слушал внимательно.

— Ты много сказок слышал от учителя?

Он не ответил, и Элиана, присев, зачерпнула воду рукой. Напившись, она продолжила:

— Вавилон был прекрасным городом. В Библии же сказано, что жители решили уподобиться Богу. Они хотели совместить знания, стать мудрее, но им этого не позволили. Слишком рано, и это — не их судьба. Так Вавилон пал. Не в одночасье, но год за годом он дряхлел, разваливался на куски, как старческое тело, пока не превратился в руины.

— К чему ты это говоришь?

Они остановились, дожидаясь, пока лошади снова утолят жажду.

— К тому, что Вавилон не был единственным, кого изгнали из Эдема. Это судьба каждого города, каждого народа, возомнившего, будто его мудрость, сила, богатство приравнивают его к Богу. Созидатели — как лекари. Мы не должны дать безумцам свободу делать то, что им вздумается. Эдема достойны не все, и мы те, кто определит достойных. Мы учимся вместе с ними, строим и познаем, но когда приходит пик их возможностей, взлет превращается в падение, наша задача остановить их. Остричь ненужные ветви, формируя здоровый цветущий куст, который будет прекрасен.

Закария посмотрел на нее с интересом. Она впервые за долгое время не содрогнулась от его взгляда, не захотела немедленно умыться, словно испачкавшись.

Больше никто не произнес ни слова. Они шли дальше, сверяясь с картой, отданной им стариком Натаном, знавшим, как наставлять учеников, даже отпустив их.

Вечером на привале, когда огонь от костра разлился скромным озерцом посреди ночной мглы, Закария прервал затянувшееся молчание. В тишине прозвучал его хриплый голос:

— Я вспоминаю тот день, когда Гариб поймал тебя и хотел казнить.

Далее ничего не последовало, и Элиана высказала догадку:

— Жалеешь, что помешал ему тогда?

— Жалел, — подтвердил он, чем ничуть не удивил ее. Элиана, чуть слышно хмыкнув, принялась водить тонким прутиком по самой кромке разгорающихся головешек. И тогда Закария неожиданно продолжил, — но более не жалею.

Она медленно обернулась к нему, полагая, что ослышалась, что немедленно получит плевком в лицо его насмешку, но лучник не смотрел на нее. Он лежал, глядя в небо, бесконечное, совершенное небо, без изъянов и грязи, самое чистое, что есть в этом мире.

— Что я видел бы тогда? Я служил бы султану, почитая это за честь, и погиб бы, защищая его богатство или пытаясь еще больше обогатить. Ассасины научили меня великой лжи, а старый еврей — великой мудрости. Один человек никогда не будет равен другому. У них могут быть равные сундуки с золотом, но их опыт и то, как они им распорядятся — вот, что делает их разными. Сейчас я больше, чем был когда-то. Больше, чем многие, кому я служил.

Он облизал губы, перед тем как глухо произнести:

— Но есть… люди, которые больше меня.

Элиана поспешно отвернулась, чтобы скрыть улыбку, которая едва ли ему пришлась бы по душе. Только что Закария — случайно ли, или нарочно — признал превосходство Натана бен-Исаака. Это непостижимо! И похвально, поскольку не каждый человек сумеет переступить через заблуждение, впитанное с молоком матери, и восхититься тем, кого был призван презирать. Но что еще удивительнее — а Элиана ощущала это так ясно, будто слова были произнесены вслух — он признавал ее собственное превосходство.

«Что если он и сам более не то чудовище, которым был прежде? — спросила она саму себя, украдкой глядя на его задумчивое лицо. — Что если моя единственная судьба — стать его женщиной и родить ребенка? Возможно, это всё, ради чего я пришла на свет. Если старик не солгал… Хочу ли я дитя от него? Впрочем, что — отец? Лишь семя. Я взращу его в своем чреве, напою своим молоком, научу… Дам ему жизнь. Но если старик обманул, не будет ему покоя и после смерти».

Смеясь, она еще глотнула из бурдюка тягучий сладко-кислый напиток, и, чуть оступившись, едва не упала с камня, на который взобралась декламировать стихи Хайяма. Закария подхватил ее, продолжая улыбаться не то от хмеля, не то от поэзии.

— Ох, оставь меня! — Элиана оттолкнула его, хоть и не слишком сильно.

— Я не тебя спасаю, глупая женщина, а это благословенное вино! — он отнял из ее рук наполовину опустошенный бурдюк и жадно к нему припал.

Не так давно им на пути встретилось поселение, где они смогли пополнить припасы. Разговорчивый хозяин, принявший Закарию за путешественника, что взял с собой рабыню, не стал осуждать того за надругательство над нравами, а лишь угостил вином из своего погреба. В результате кошельки путников заметно облегчились, а на боках лошадей появились дополнительные бурдюки.

— Отдай, несчастный! — Элиана сама припала к струйке вина, глотая его, точно воду. На жарком солнце хмель мгновенно вскружил голову, в ушах слышался далекий звон, словно сотня крошечных колокольчиков дрожала на ветру. Тело стало легким, дорога приятной, а древние тайны — слишком далекими, чтобы о них помнить.

— Ты забыла, что всего лишь моя рабыня?! — воскликнул Закария, пытаясь завладеть бурдюком, но его движения стали слишком размашистыми и неуклюжими. — Тебе и вода из копыта лошади — вино!

Наконец, он выхватил сосуд, опрокинул его себе в рот, но на язык упало не более двух капель. Закария разочарованно посмотрел на свою ношу и швырнул в песок. Элиана рассмеялась, утирая вино с подбородка.

— Думаешь, я не возьму своё? — прорычал Закария, и сжав ее лицо ладонями, губами впился в губы, красные от виноградного сока.

Элиана замерла. Она ощущала его дыхание, как грубо ранит щетина нежную кожу, как ладони проводят по шее, к груди, как сжимают, словно имеют на это право. Будто она и впрямь принадлежала ему. Хмель отпустил так же быстро, как нахлынул. Она осознавала все с ясностью, от которой предпочла бы отказаться. Элиана смотрела в затуманенные глаза Закарии, который с хмурой сосредоточенностью развязывал кушак, и вдруг поняла, что этот путь, куда их отправил Натан бен-Исаак — впрямь важен не конечной целью. Не Константинополем, где их ждет таинственный незнакомец из общества. Этот путь ценен тем, что вырвал двоих, ненавидящих друг друга людей, из привычного мира. И там, за границей клетки, вдруг оказалось, что им нечего делить, не за что мстить, и нет ни одной причины, чтобы ненавидеть друг друга. Всё это осталось далеко позади, и, возможно, ждет впереди. Но здесь и сейчас — не было ничего, кроме них.