Тимур Рымжанов - Колдун. Трилогия

Информация – ключ к владению ситуацией. Я был просто вынужден создавать собственную сеть информаторов, шпионов, если угодно, которые под видом охранников или проводников отправлялись вместе с караванами и возвращались, донося до меня бесценные сведения о дорогах, реках, городах, поселках. В то самое время как Ярославна со своими няньками да тетками готовилась к свадьбе, я сформировал еще один небольшой отряд лазутчиков-провокаторов из числа самых горластых и смекалистых… скоморохов. Эти отчаянные ребята давно облюбовали нашу Железенку, где с самого первого появления нашли горячий и радушный прием. Одиночками и группами они часто и подолгу гостили у нас, отдыхая и устраивая представления. Я невольно восхищался их мужеству, с каким они переносили тяготы своей кочевой жизни. Их били, над ними издевались власть имущие, проклинала церковь, а они продолжали дурачится и высмеивать всех и вся, как перекати-поле мотаясь по долам и весям. От них требовалось лишь выполнять мои личные поручения. Если кому-то что и рассказывать, то по уже заготовленному мной сценарию. Я стремился создать легенду вокруг Железенки, запутанный мистический клубок, где всей информацией владел только я, а прочие знали лишь часть целого. В моем положении нельзя было никому доверять, даже людям, которых знал не один месяц. Это была словно масштабная театральная постановка, куда были вовлечены десятки людей, не знающих конечной цели, но слепо доверявших мне, вернее, мифу, сложившемуся вокруг меня.

Под утро крупные хлопья снега закружились над раскисшей, промокшей землей, сменяя мелкий моросящий дождь. В новые окна было отлично видно, как деревенские выходят из домов по своим повседневным делам. Обжились уже, устроились, быстро привыкли к новому месту, и вроде бы даже забыли о том, что еще прошлой осенью эта деревенька считалась проклятым местом. Что от той теперь осталось? Пасмурная погода давила сумрачным, серым небом, низко плывущими облаками, мокрыми хлопьями снега, резкими порывами ветра. В своем времени я бы, наверное, пережидал такую погоду сидя дома. Включил бы музыку погромче, зашторил бы окна, отключил бы телефон, чтобы не беспокоили и не изливали на меня свой негатив те, кто так же, как я, впал в депрессию из-за мерзкой погоды. Но в этом мире все не так. Не могу себе позволить расслабится, скиснуть, отказаться от всего задуманного. Я вынужден, как акула, оставаться в вечном движении, чтобы не задохнуться, не отстать. К этому можно привыкнуть. Перебороть в себе лень и плохое настроение, нежелание действовать и жить. Сейчас мне удалось убедить всех вокруг в том, что все задуманное и уже сделанное очень важно, просто необходимо для будущего живущих здесь людей. Они пока верят мне, видят логику и смысл в моих словах. Но стоит мне остановиться, сбавить обороты, все пойдет прахом. Иссякнут средства для строительства, исчерпаются ресурсы, люди побегут от неизвестности, как и прежде, в лесную глушь. Именно поэтому я обязан сейчас встать и продолжить то, что делал до этого. Это раньше (или позже?) я мог позволить себе бросить все на полуделе, отложить до лучших времен, но только не теперь, когда столько человеческих жизней в буквальном смысле зависит от меня.

Раскисшая земля парила молочно-белыми пятнами тумана. Снежинки падали в грязь и тут же таяли, не успевая прикрыть ее. Я неторопливо оделся, накинул теплый меховой жилет, кожаную накидку с капюшоном, пояс с коротким кинжалом. Как бы невзначай, между прочим, заглянул в темную комнату без окон, где сушатся лекарственные травы – не надо ли прикрыть отдушины?

В соседней светелке, маленькой и уютной, спала Ярославна, спала крепко, безмятежно. Пусть спит – ей некуда торопиться. Днем будет много забот, простых домашних дел. Она очень легко и естественно приняла все, что с нами происходило. Никогда не слышал от нее ни упрека, ни каприза. Она не жаловалась на то, что заел быт, на то, что меня видит редко и все чаще по ночам. Это все было как само собой разумеющееся. Словно всю жизнь с ней так и жили. Любил ли я ее? Да, любил. Не было уже того юношеского пыла, страсти, безумной влюбленности, которая, как известно, в свое время перерастает в лютую ненависть или просто в безразличие друг к другу. Но и как к трофею я к ней никогда не относился. Она была спутницей жизни, заботливой и милой женой, готовой поддержать своего мужа в любом начинании. Патриархальное воспитание в боярской семье заставляло ее думать, что ее муж, пусть пока и незаконный, – это ее господин, ее опора и смысл ее существования. Мне, современному человеку, привычному к немного другим стереотипам, было непросто первое время принять такое безропотное подчинение и послушание. На ее беззаветную любовь, на ее верность я отвечал взаимностью, не гнал от себя даже когда был замотан делами, баловал дорогими подарками. Сам иногда изготавливал в мастерской драгоценные украшения, кольца, серьги, браслеты, подвески. Если что-то не мог изготовить сам, обязательно дополнял чем-то из товара купцов, которые зачастили в новую крепость и вести дела с которыми было одно удовольствие. Ладьи торговцев и местных перекупщиков, гостей из дальних восточных земель, причаливали к нашей новой пристани чуть ли не каждый день. Так что Ярославна не была обделена моим вниманием. Попутно я опекал ее домашних, в свое время изгнанных разгневанным боярином из Мурома. Повариха, конюх, дворовый человек, осиротевшая племянница лет двенадцати, крутившаяся словно младшая сестренка возле нее, и еще чуть-ли не взвод, нянек, теток, приживалок из совсем уж дальней родни – всю эту ораву Ярославна привычно взяла в оборот, да так, что я шутливо величал ее «воеводой хозяйственной дружины».

Как бы я ни пытался строить свой, с позволения сказать, бизнес, рассчитать все нюансы было невозможно. Основную ставку я, разумеется, делал именно на торговые отношения: на продукцию мастерской, на стекло и железо, на медь и оружие. Но, вопреки моим расчетам, больше всего дохода стало поступать от склада, пристани и наспех сооруженной ремонтной верфи, где опытные мастера, такие, как дед Еремей с дюжиной таких же спецов, могли чуть ли не построить новый корабль заново. Много нового внес пришлый мастер с северных земель Авдотий – вот уж кто топором работал на загляденье, так это он. Склады ломились от купеческого добра. Охрана из местных была отчасти условной, так как народ быстро смекнул выгоду от такого соседства с торговцами и без всякой агитации не давал и ниточке пропасть со склада. Мало того, в порыве рвения какой-нибудь замшелый дед, потрясая клюкой, покрикивал на торговых, если находил беспорядок в хранении товара. Восточные люди только восхищенно цокали языками и, смеясь, исправляли оплошность.