Элона Демидова - Метро 2033. Отступник

– Да, хозяин! – из толпы, угодливо пригибаясь к земле, выскочил мужичонка, которого Дрожжин уже окрестил «полицаем».

– Определи девоньку в хороший кабинет, завтра приду. Сегодня че-то ни хрена не хочется. От старой костлявой суки пучит че-то.

– Конечно, хозяин…

– И глаз с нее не спускай! Не дай бог какая паскуда тронет ее, тебе тогда, суке рваной, яйца оторву и зажарю! Понял меня, Данила?

– Да, хозяин, – закланялся мужичонка, – все будет, как велите, хозяин…

– Ну и пшел нах! Хуль трясешься? А ты, – обратился Рамзес к скрипачу, – пшел с нами. Сбацаешь нам че-нить на своей балалайке, повеселимся хоть.

– Я тебя ненавижу, – сказала своему мужу Инесса, уводимая Данилой.

– Зато я тебя люблю, – ответил Ян, подмигивая жене.

Толпа давно разошлась. Быстро стемнело. Леонид, обняв железные прутья клетки, вглядывался в густеющий мрак. Из открытого окна доносились пьяные крики людоедов, разбавляемые звуками беспокойной скрипки. Иногда музыка увлекала даже зачерствевшие души каннибалов, неугомонные глотки затыкались и только умиротворяющее адажио, безумное престо или разудалое аллегро разливались в холодном воздухе постядерной ночи. Порой мелодия заполняла собою все окружающее пространство, и парню мерещились давно ушедшие картины детства, из того времени, когда ты еще не изгнан из рая ребяческих иллюзий, когда родители мнятся всесильными и всезнающими богами, когда не познаны запретные плоды и еще не ведаешь ни добра, ни зла, а чувствуешь лишь безбрежный поток материнской любви и ласки.

Что-то вынудило Леонида очнуться. Он огляделся, не понимая, из-за чего прервалось чарующее погружение в воспоминания об утраченном эдеме. И лишь спустя несколько мгновений осознал, что в доме, где пьянствовали бандиты, воцарилась могильная тишина.

Вдруг Дрожжин заметил движение возле турника. Он не испугался, но от неожиданности отпрянул от прутьев.

– Не дергайся, – услышал он шепот, – это я, Валера.

Мгновение, и вот Кислов уже стоял возле клетки. Только сейчас Леонид почувствовал, в каком напряжении провел весь этот невероятно длинный день. Ноги, чуть не подогнувшись, стали ватными и он должен был схватиться руками за прутья, чтобы не упасть.

– Вот ублюдки! – выругался Кислов. – Все-таки не взяли тебя в дом. Мрази! Но хоть не убили, и то ладно. Ничего, сейчас я железину перепилю.

Отставной капитан достал из мешка лобзик, шустро разделался с дужкой замка, открыл клетку и выпустил Леонида на свободу.

– Что ж, держись за меня, сейчас пойдем отоспимся и будем новый план придумывать.

Дрожжин со своим спасителем уже почти миновали крыльцо бандитского логова, как внезапно в кирпичном здании послышался звук отодвигаемой щеколды, и дверь отворилась. Кислов напрягся, и в руке возник пистолет. В освещенном прямоугольнике показался пошатывающийся человек со скрипкой в правой руке и связкой ключей в левой. Увидев, что в него целятся, он поспешно поднял руку с ключами, показывая свои мирные намерения.

– Ты еще кто такой? – прошипел Валера.

Человек лишь покачал головой, что-то промычал, кинул ключи к ногам Дрожжина, согнулся и его стало рвать. Опустошив желудок, скрипач выпрямился и вымученно произнес:

– Как они могут пить такую мерзкую бодягу?

– Так кто ты такой? – повторил вопрос Кислов.

– Меня зовут Ян Заквасский, – сказал музыкант. – Не слышали о таком никогда?

– Что-то припоминаю, – недобро нахмурился отставной военный. – Ты, по-моему, из этих…В ролике еще снялся: «Почему я голосую за президента». Ну, ты, этот как его…

– Говно нации, – уточнил скрипач.

– Точно, – согласился Кислов после секундного раздумья. – Но хотя бы самокритично. Кстати, здорово играешь, мне за четыре квартала слышно было, и Саша моментально уснул. И этих мразей всех усыпил, просто шаман какой-то.

– Польщен, – без всякого выражения произнес Заквасский. – Должен признать, что сегодня вечером меня посетило вдохновение. И я узнал одну очень интересную вещь: никакая муза не сравнится по эффективности воздействия со смертью. Если бы понять это раньше! Я бы попробовал воссоздать угрозу для жизни перед каждым концертом…

– Угрозу? А ты людей убивать во сне не брезгуешь? – спросил Валера, доставая из-за пояса два заостренных штыря.

– Людей брезгую, – сказал Ян, – а людоедов нет.

– Ну тогда пошли. А ты, Лёня останься, думаю, помочь не сможешь, ведь на ногах не стоишь.

– Оставьте мне на утро Рамзеса, – могильным голосом проговорил Дрожжин, – убейте остальных, но главаря оставьте. Я буду судить этого гада, а потом расстреляю перед толпой.

– Ну, кажется, на завтрак их ожидает постядерный «Нюрнбергский процесс», – усмехнулся Заквасский, заходя в здание вслед за Кисловым.

Через некоторое время из двадцати бандитов в живых остался только главарь.

Из больницы, из морга, из приемного отделения, отовсюду к кирпичному двухэтажному зданию бомбоубежища стекался народ. Большая часть пришедших людей была изуродована, но еще не убита радиацией. С немым трепетом они взирали на невероятное: девятнадцать мертвецов, их хозяева, страшные, жуткие, всесильные, лежали вдоль стены с дырами в шеях, и рваные края ран уже стали черными от запекшейся крови, но самый страшный, самый жуткий, самый всесильный хозяин стоял на коленях перед молодым бородатым парнем с блестящим пистолетом в руке.

Рамзес выглядел жалко и униженно. За остаток ночи и начало утра он дважды, если не трижды успел обмочиться. Глаза, расширенные ужасом, больше не походили на свинячьи, в них читалась пронзительная мольба о пощаде. Главарь трясся всем телом, изредка повизгивая и выстукивая зубами дробь. Губы его дрожали, с них капала вязкая слюна, а по грязным небритым щекам катились крупные слезы.

– Открой пасть, – в гробовой тишине произнес Леонид и воткнул ствол австрийского пистолета в рот каннибалу. – И смотри мне в глаза.

Зубы скулящего людоеда застучали по металлу, из ноздри потекла зеленая сопля. Вчера, когда Дрожжин впустил тьму в свое сердце, наблюдая за разделкой старухи, огонь внутри не погас, но ледяной мрак заморозил пламя. И теперь настало время окончательного решения.

Нет, в этот миг он казнил не столько предводителя людоедов, оказавшегося трусливым ничтожеством, он стрелял в Орлова, который отнял у него любовь, он стрелял в Светлану, которая посчитала его слабаком, он стрелял в тех мерзавцев, что уверовали в полную безнаказанность, начав последнюю мировую войну, он стрелял и в тех отморозков, которые продолжили культ беспредела после ядерного погрома, он стрелял в себя, наивного и слепого глупца, верившего в свободу разума, он стрелял в человека, ибо человеком больше быть не хотел.