Виктор Точинов - Великая степь

«Кто в машине?» — «Живых нет, все двухсотые, открывай…» Волковец говорил на одном дыхании, монотонно, почти не разбивая речь паузами. Вовка механически взялся за ворота, напрочь забыв, что уже две недели ворота открываются изнутри, кнопкой…

«Волк?!» — в голосе проснувшегося таки Рюханова слышалось безмерное удивление. Даже потрясение. Хрусталев стал поворачиваться, обрадованный, что наваждение закончилось, что сейчас все встанет в его голове на место, — и застыл. Лицо прапорщика Волковца боковым зрением казалось совсем не таким, как при прямом взгляде, да это было и не…

«Волк, тебя же на Ак-Июсе…» — рука Рюханова метнулась к кобуре. И тут же метнулся вперед Волковец. Хрусталеву показалось, что десантный нож лишь угрожающе дернулся к нему. Вовка не сразу понял, что черная струя, хлынувшая ему на грудь — кровь. Его кровь. Кровь из горла. Он закричал — так ему казалось. Зажал рану, очень плотно зажал яремную вену пальцами — так ему тоже только казалось.

На спуск Рюханов давил рефлекторно, с двадцатью сантиметрами стали в сердце. Выстрела Хрусталев не слышал. Второго тоже. Просто из спины Волковца что-то дважды вылетело, оставив рваные дырки на камуфляжной ткани. Крови не было. Реакции Волковца — тоже. Он неторопливо вытирал нож о рукав оползшего на ступени Рюханова…

Эту картинку Хрусталев видел странно повернутой — лежал на земле. В луже собственной крови. Картинка быстро темнела —– начиная с краев. Больно Вовке не было…

Человек, назвавшийся прапорщиком Волковцом, повернулся к «Уралу», махнул рукой. Лицо прапорщика оказалось не таким, каким виделось Вовке и Рюханову. Его, пожалуй, и лицом-то не назвать — из всех черт синевато-глинистая маска сохранила лишь глаза…

Через борта машины (отнюдь не тентованой) посыпались фигуры в камуфляже. Без оружия — по крайней мере без огнестрельного. Лица(?) — точная копия Волковца. Беззвучно проходили через КПП, бросив машину.

Вовка Хрусталев всего этого не видел.

Спустя час на Третьем Посту живых не осталось. Последним зарезали позабытого было прожекториста.

Проснулся Гамаюн на рассвете — как всегда, без будильника.

Милена посапывала рядом, она любила поспать по утрам. Он осторожно встал, бесшумно оделся, тихонько прошел на кухню — боялся разбудить, от проснувшейся до срока Милены лучше держаться подальше. Скажи кому, что он, начальник всесильного Отдела, местным прозвищем которого — Карахар — аборигены пугают детей на самых дальних кочевьях, — намекни кому, что подполковник Гамаюн чего-то боится и от кого-то предпочитает держаться подальше — не поверили бы. А зря. У всех есть свои маленькие слабости. У него была Милена.

Завтракать Гамаюн не стал, сразу отправился на утреннюю прогулку — тоже привычка. Хотя сегодня, может, и стоило подкрепиться — день предстоял долгий и событиями переполненный. Много чего, так уж сложилось, должно было сегодня произойти в дополнение к его рутинным обязанностям.

Сегодня — расширенное совещание у Таманцева. Звучит тоже рутинно и достаточно мирно, но все не так просто… И чем оно закончится и во что все выльется — не знает никто. Даже Гамаюн, которому по штатному расписанию положено знать все.

Сегодня — «орлята» затеяли переворот. Путч. Мятеж. Говоря по иностранному — ку д'эта. Тоже, по большому счету, рутина. Заговоры на Девятке плодятся как черви в навозной куче — и вреда от них примерно столько же. Но… Расслабляться нельзя, иначе очередной опереточный путч станет последним. Для Гамаюна — последним.

Сегодня — отключение «двойки». Вот это серьезно. Вот про это мало кто знает — в отличие от совещания и переворота. Фактически, со всеми подробностями, — четыре человека, Гамаюн пятый. Вполне возможно, что скоро узнают все и будут называть с трепетом, с большой буквы: Отключение. И делить жизнь на «до» и «после» Отключения. Как сейчас делят на «до Прогона» и «после». А если карта не так ляжет… Тогда не узнают. И не станут никак называть. Некому будет называть…

И — так уж совпало, но именно к сегодняшнему утру Нурали-хан собирает к ставке, что под Гульшадской горой, своих архаровцев — отовсюду, с самых дальних кочевий… И будет их, по разведданным Сирина, тысячи полторы… А по сведениям из источников Гамаюна — больше.

Гораздо больше. В разы…

Что пришло хану в голову, конечно, неизвестно. Может, решил произвести смотр и воинский парад в честь праздника Заклания Черного Барана (есть тут такой, и вроде должен на днях состояться). Мирный парад с последующей демонстрацией степных трудящихся… Но почему-то слабо верится.

И в самом деле, если взглянуть на все глазами хана, то беспредел получается полнейший: кочевали себе люди спокойно, из года в год, одними и теми же путями, спустились с предгорий к озеру, на весеннюю тюбеневку — и нате вам, подарочек от Тенгри-Ла, айдахар ему в душу. Стоит на исконном месте ханской ставки, на высоком, вдающемся в Балхаш полуострове — Девятка во всей своей красе. Со всеми прилегающими сооружениями, и со штабом, и с жилым городком, и с объектами соцкулътбыта, и с казармами почти на восемь тысяч душ, и т.д. и т.п. — даже с так и не снятым истуканом Вечно Живого на главной площади, на «пятачке»… И — со свежеустановленными минными полями по периметру.

Нет, понятное дело, прославленный классиками телеграф Узун-Кулак давно и исправно морзировал Нурали-хану о свалившихся ниоткуда пришельцах — но мало ли чего долгими степными зимами у костров болтают… Воочию хан убедился во всем чуть больше месяца назад, в апреле. Срок достаточный, чтобы прощупать сильные и слабые стороны захватчиков и составить план генеральной их зачистки.

Может, начнут и не сегодня — неизвестно. Но надолго расположить всю орду у горы невозможно — призванных на службу здесь, как всюду и везде, кормит воинское начальство. Хан. Из личных отар. Так что долго держать под знаменами свою дикую дивизию Нурали никак не станет…

…Гамаюн неторопливо шел по просыпающейся Девятке, перебирая в мыслях все события дня грядущего… Увидел обогнавшего Лягушонка в цивильном и с удочками (хотя рыбалку тот презирал) — и понял, что за текучкой позабыл про одно важное для себя событие.

Сегодня его должны были убить.

Доходное, кстати, дело — награда назначена, по слухам, немалая, в самой твердой местной валюте. В баранах.

Награда за голову Карахара.

Местное прозвище подполковника — Карахар — было сокращением. Полное имя насчитывало слогов двадцать, произносилось нараспев, как японские хайку, и незапоминаемо было в принципе. Переводилось красиво: «Черная Птица, повелевающая Драконами Земли».