Виктор Точинов - Великая степь

— Две недели. Завтра четырнадцать дней будет, — подвел Андрей итог своим вычислениям.

Ровно через три дня после резни на Постах, подумал Гамаюн. Если идти через степь пешком — примерно так и получится. Только идти надо трое суток подряд — без сна и отдыха.

— Проводишь к той пещере? — спросил подполковник.

— Н-н-нет, командир… Что-то в эти заморочки с духами лезть не хочется… И кто другой едва ли согласится. Туда без дела — без мертвых — ходить не принято…

Гамаюн смотрел на него молча, без всякого выражения — и Курильскому стало не по себе. Что стоит Карахару в темпе обеспечить пару-тройку покойников? Слухи о жестоких зимних рейдах докатились и до сугаанчаров… Андрей торопливо сказал то, что не собирался говорить:

— Могу карту набросать, дорога несложная, легко доберетесь… Только ничего вы там не найдете. Пещерка махонькая, ходов вглубь никаких… Думаю, куда-то в другое место мертвых онгоны тащат… Но карту нарисую, прямо сейчас…

— Рисовать не надо, карта есть. Достаточно подробная. Дорог, мостов и прочего сейчас нет — но рельеф тот же. Покажешь пещеру и все пути подхода.

Подполковник достал карту-километровку, но ничего показать Андрей не успел. Гамаюна позвали к рации. На связь вышел Пак.

Слышимость оказалось паршивой — голос Пака то появлялся, то тонул в помехах. Но главное Гамаюн разобрал.

Что-то Сергей раскопал важное, и надеется раскопать еще, на словах объяснять трудно и долго… Сейчас он километрах в ста от них — и выслал хайдара с материалами для подполковника. Точка рандеву — скала Верблюжья Голова — место характерное, ошибиться и не встретиться невозможно… Почему Кулай не может подъехать сам, Гамаюн не расслышал…

Передачу обрезало на полуслове — остались одни помехи. Гамаюн возился с рацией почти полчаса — Пак в эфир не вернулся.

Но еще одну новость он сообщить успел.

Ак-кончары перешли границу владений Нурали-хана. В степи назревала большая война.

Неширокое ущелье. Черный провал в скале — то, что сугаанчары зовут Пещерой Мертвецов.

Здесь кипит работа. Ее освещают лишь звезды — но работающие не нуждаются в свете. Тени копошатся на скале, нависшей над ущельем. Тени людей. Ни звука, ни слова не раздается — но работа идет быстро и слаженно.

Одна тень срывается вниз — тоже беззвучно. Первый звук — шлепок, мягкий и хрусткий одновременно. Изломанная фигура на камнях — рваный халат кочевника из дальних дунганских степей, с правым запахом. Вместо лица — бесформенная глинистая маска. Конечности подергиваются.

Человек, стоящий на дне ущелья, подходит. Почти не сгибаясь, касается рукой головы упавшего. На руке восемь пальцев — они быстро ощупывают какие-то точки, два пальца погружаются в глазницы, глубоко. Все бесполезно — глинолицый больше не встанет. Срок его службы пришел к концу, и падение тому не причина — лишь следствие…

…Через несколько минут серия почти одновременных взрывов сотрясает горы. Глыбы рушатся вниз. Погребают дунганца. Ущелье перекрыто от края до края. Тропы больше нет. Нет провала в скале.

Пещера Мертвых замурована.

— Опять всю степь сайгачьими кишками загадишь, — сказал Олег Звягинцев, не скрывая легкого презрения. — Распрямил бы лезвие, что ли…

Марусик не ответил, тщательно шнуруя ботинок — огромный, тяжелый, похожий на горнолыжный. Надевались такие лишь на правую ногу — на левых у троицы мотоохотников были обычные кроссовки. В подошвы странной обуви намертво заделывались клинки, выступающие на полметра дальше носка. Они и служили орудиями охоты…

…Охотились на горбоносых сайгаков до Прогона по-разному. Способов много. Можно законно оформить лицензию и терпеливо выслеживать осторожных животных в бинокль, ползком приближаясь к пасущимся. Можно устроить засидку на водопое — опять же при наличии лицензии. Или можно плюнуть на лицензию вкупе с правилами охоты — и добывать мясо ночью, с машины — ослепить мощным прожектором и расстреливать в упор. Если количество потребного мяса измеряется тоннами, можно использовать вертолеты и засады с автоматическим оружием там, где пути массовых миграций пересекаются с реками…

Можно все.

Но неспортивно как-то — считали парни с Девятки. Надо — вот так, с мотоцикла: ветер в лицо, степь несется навстречу, а сайга — от тебя, но где ей тягаться с ревущим мотором: короткий удар клинком по поджилкам — и за следующей, пока кровь кипит погоней, пока сердце бьется в азартном ритме: догони — убей! догони — убей! догони — убей!

Этим способом охотились до Прогона многие офицерские сыновья старшего школьного возраста — сейчас такая возможность осталась лишь у Олега Звягинцева и его приятелей. Сына нового начальника Отдела за периметр выпускали…

…Сделанный из рессоры клинок Марусика круто загибался вверх — и для обездвиживающего удара по ногам годился мало. Таким удобно бить снизу — в брюхо или пах.

— А чего? — сказал Марусик. — Отпадно же — она скачет, а кишки следом — все длиннее и длиннее… Опять же потрошить легче. И удара по мослам нет, равновесие не собьешь. Мягонько в брюхо входит, как хер навазелиненный… — Марусик хихикнул.

Череп сплюнул. Его коробила сублимация половых влечений прыщавого Марусика — на кровь и кишки. Хотя шестнадцатилетний Череп тоже поневоле оставался девственником. Свободных ровесниц на Девятке не найти днем с огнем, а у ищущих развлечений женщин постарше имелся достаточно богатый выбор, чтобы обращать внимания на проблемного подростка Вовку-Черепа… Олег Звягинцев, впрочем, вынужденным воздержанием не томился. Прямые и широкие дороги открываются сынкам начальственных родителей не только в карьерных делах…

— Поехали, — коротко скомандовал Звягинцев-младший. И они поехали — с ревом понеслись в степь…

В степи что-то было не так. Опять — ни одной сайги. Они два часа бесплодно рыскали по холмистой равнине в нескольких километрах от городка, где дичь просто обязана пастись, отъедаясь перед ночным переходом. Но, похоже, маршруты сайгаков изменились, бесчисленные стада шли стороной. Хотя Олег вслух подозревал, что виноваты во всем проклятые степняки — устроили облавную охоту и отогнали копытных от Девятки.

Но совсем без дичи они не остались…

— Мочалка… — выдохнул Марусик, когда они вскарабкались без мотоциклов на очередной холм — в очередной раз бесплодно оглядеть окрестности. — Бля буду, девка…

Женька Кремер впервые после путча вышла за пределы Девятки — искупаться.

Эту неделю она пропустила не по своей вине — охранявшие периметр бдительность удесятерили. На вышках никаких черпаков — парни из Отдела и старослужащие. По двое в каждой кабине — в стальных шлемах, с пулеметами, с тревожной кнопкой под рукой. Женьку не то что за периметр — к запретке не подпускали.