Роберт Хайнлайн - Фрайди

— Не замечал. Чего они добиваются? Зачем это нужно? Для вооруженных сил? Для пополнения тюрем? Для сохранения «отбросов общества»? Должен признаться, ты меня удивила.

— Да нет, вы меня не поняли. Правительство платит им за то, чтобы они не раздвигали ножки. Цель: чтобы их вообще не было на товарном рынке. Итак, их тренируют, обучают, им выдают лицензии, медицинские свидетельства и… «замораживают» государственной субсидией. Только это не работает. Знаете почему? А потому что эти «дипломированные артистки» спокойненько получают по своим кредиткам субсидии и… тут же выходят на улицу и начинают вилять хвостом и раскачивать бедрами. И это в то время, когда по закону они не должны этого делать даже для собственного развлечения, поскольку это сбивает цены и задевает права несубсидируемых «фей». Теперь профсоюз этих «артисток», который яро выступал когда-то за то, чтобы узаконить проституцию, пытается выработать какие-то поправки к существующему закону о субсидиях, которые точно также не будут работать.

— А почему они не будут работать?

— Босс, ведь кто-то из древних еще говорил, что не может работать закон, повелевающий речке течь вспять. Вы разве не в курсе?

— Я хотел убедиться, что в курсе ты.

— Между прочим, я могу и обидеться. То, с чем я столкнулась и о чем говорю сейчас, — обыкновенное ханжество. В Калифорнийской конфедерации противозаконно отказывать в кредите какому-то лицу лишь на том основании, что это лицо потерпело банкротство. Понимаете? Кредит — одно из гражданских прав.

— Полагаю, это тоже не работает, но какую форму принимает неподчинение этому закону?

— Этого я еще не выяснила, но думаю, все успокаиваются, когда истец оказывается в крайне невыгодном положении человека, пытающегося всучить взятку судье… Хочу еще отметить один из самых очевидных симптомов: НАСИЛИЕ! Драки, мордобой, поджоги, бомбежка, терроризм любого сорта. Ну, конечно же, заговоры, но, мне кажется, случаи небольшого насилия, становящиеся повседневными, разрушают культуру гораздо больше, чем какие-то крупные заговоры. Вот, пожалуй, и все на сегодняшний день… Ну, конечно, рабство, коррупция судебных властей, тюремное заключение без санкций и судебной процедуры и… и так далее, это все очевидно, все эти вещи повторялись в истории множество раз.

— Фрайди, я думаю, ты упустила самый страшный симптом из всех перечисленных.

— Правда? Вы назовете мне его? Или мне опять придется блуждать в потемках в поисках неизвестно чего?

— М-мда… Этот я назову тебе. Но ты все же ищи его везде. Изучай его. Больная культура демонстрирует весь комплекс симптомов, которые ты перечислила, но… умирающая культура всегда отмечена личной грубостью каждого ее представителя. Дурные манеры, нежелание хоть в чем-то уступить другому. Утрата элементарной вежливости и хороших манер гораздо более симптоматична, чем какой-то заговор.

— Правда?

— Можешь не сомневаться. Мне следовало бы заставить тебя самостоятельно докопаться до этого, тогда бы ты не переспрашивала. Особенно серьезен этот симптом потому, что тот, кто выказывает его, никогда не считает его признаком болезни, а наоборот, принимает за доказательство своей силы. Изучи его как следует, Фрайди, эту культуру спасать уже поздно. Я имею в виду весь этот мир, а не только калифорнийскую карикатуру на него. И потому сейчас мы должны приготовить монастыри, способные выдержать наступление Черных Веков. Электронные записи слишком хрупки, у нас опять должны быть книги, чернила, бумага. Но этого может оказаться недостаточно, и надежному резервуару всех наших знаний, возможно, придется спуститься с небес, — он замолчал и тяжело перевел дыхание. — Фрайди…

— Да, сэр?

— Запомни это имя и этот адрес.

Его пальцы пробежали по клавиатуре, и на экране высветилась надпись. Я запомнила ее.

— Запомнила?

— Да, сэр.

— Нужно набирать еще раз?

— Нет, сэр.

— Ты уверена?

— Наберите еще раз, если таково ваше желание, сэр.

— М-мда… Вот что, Фрайди, будь добра, окажи мне любезность — налей чашку чая… Руки у меня что-то устали.

— С удовольствием, сэр.

На следующее утро ни Рыжик, ни Анна не появились за завтраком. Мне пришлось есть одной, и я управилась очень быстро — я смакую еду, только когда нахожусь в хорошей компании. Стоило мне встать из-за стола, как из динамика раздался голос Анны:

— Прошу внимания. На меня возложена печальная обязанность объявить вам, что сегодня ночью скончался наш председатель. Тело его кремировано и, согласно его воле, никакой похоронной церемонии не будет. На девять ноль-ноль в большом конференц-зале назначено общее собрание, на котором будут подведены итоги работы фирмы. Явка всех служащих обязательна. Просим не опаздывать.

До девяти я ревела, не переставая. Почему? Наверно, от жалости к себе. Во всяком случае Босс оценил бы это именно так. Он-то никогда не испытывал жалости к себе, как, впрочем, и ко мне, и не однажды ругал меня за это… Нет ничего хуже, чем жалеть себя, говорил он, а я… я все равно жалела.

Я всегда злилась на него, ругала его (про себя) самыми последними словами даже после того, как он уничтожил мой прежний «контракт» и сделал меня Свободной Личностью, а я отблагодарила его тем, что убежала и скрывалась, пока он меня не нашел. Теперь я готова была язык себе откусить за каждую дерзость, каждую колкость, каждое обидное слово, пусть даже не произнесенное…

Потом я напомнила себе, что Боссу совсем не понравилось бы, будь я «тепленькая», «мягонькая», покладистая — без своих собственных взглядов. Он был тем, кем был, а я — тем, чем была, и так мы прожили вместе много лет, ни разу не коснувшись друг друга даже кончиком пальца. Да, для Фрайди был установлен именно такой протокол взаимоотношений, и я никогда не пыталась нарушить его.

Интересно, знал он все эти годы, с тех самых пор, когда я только начала работать на него, что стоит ему шевельнуть пальцем и я тут же прыгну к нему в объятия? Думая, знал. Ведь, хоть я никогда в жизни и не дотронулась до него, даже не пожала ему руки, он был мне единственным отцом… Нет, единственным человеком, которого я могла бы так назвать, несмотря на мое происхождение, на мою «породу».

Большой конференц-зал был переполнен. Никогда в столовой я не видела столько народу, многие лица были мне совершенно незнакомы. Я решила, что это из тех, что работали в других местах; их срочно вызвали, и они сумели приехать вовремя. За большим столом сидела Анна и еще одна женщина, которую я видела впервые в жизни. Перед Анной стоял компьютер, лежали пачки бумаг и другие секретарские принадлежности. Незнакомка была примерно ровесницей Анны, но в отличие от ее дружеского тепла излучала холодную твердость классной дамы. Ровно в девять ноль-ноль и две секунды «классная дама» твердой ладошкой громко хлопнула по столу и отчеканила: