Алексей Штейн - Ландскнехт. Часть вторая

— Да кабы там было чего читать… — кривлюсь я непроизвольно — Газеты, понимаешь… А еще в очках, офицер…

— О. Именно — капитан хлопает ладонью по бумагам — А ведь большинство офицеров вполне достойными считают газеты‑то эти. Не говоря про солдат — вот пишут со слов — просили им читать и перечитывать …'И симямшися фсе так, што дежурдный зашол сматреть што такое'… его ж мать, ну да, хорошо, хоть так писать умеет… А вот ты, как говорят, морду кривил, как будто тебе оно противно напрочь. Нет?

— Точно так, вашбродь — чего мне тут запираться, думаю — Не по мне эти газетки. Не привычен я к такому.

— Непривычен… А ты, солдат, понимаешь, что такое твое поведение… не гармонирует… — старательно выговаривает Кане — с твоей биографией и так сказать, заявленным происхождением? Ты, кстати, вообще, что значить это слово вот — 'гармонирует' — понимаешь?

— Понимаю, вашбродь — ему значит, отвечаю. Ну, а что непонятного, если Кэрр мне и поумнее книжки подсовывал, я и не таких словей знаю.

— Вот… — вздохнул капитан — Я, демона тебе в печень, между прочим, дворянин, кадетскую школу с отличием закончил, и офицерский курс прошел. И то, пришлось кой — кого, в Рюгеле, в академии учившегося, спросить, что это значит. А он мне тут — 'понимаю'. А вот кто это, кстати, такое слово про тебя пишет, хочешь знать?

— А отчего бы и не узнать, вашбродь, всегда приятно про умного человека знать.

— Угу. Итак, пишет там не кто‑нибудь, а целый, секрет — надзора господина барона, лейтенант Кронг. Что же он нам пишет? А все то же самое, манеры описывает, да вот еще — необычные мол сказки рассказывает и присловья нехарактерные, НИ — ГДЕ не встречавшиеся оному лейтенанту, что он особо, особо, Йохан! — отмечает. Потому как всякий, кто хоть немного в курсе знает, что мало кто осведомлен обо всем этом больше лейтенанта Кронга. Да еще дважды слышал как, будучи в раздумьях, совершенно необычную мелодию насвистывал…

— Погодьте, вашбродь… Это что ж, значит. Лейтенант этот… это он значит кто? — я старательно припомнил, когда меня угораздило насвистывать что‑то. Ну, да, есть такая привычка, когда делом занят, насвистываю 'Ах, ты, сука, Августин', что поделать.

— Ну, видишь, если и ты купился, значит, лейтенант Кронг свой хлеб, и с маслом, не зря есть, да будет он здоров и подальше от нас. Барон, кстати, его и впрямь из жалости на службе оставил — да только не тот человек Костыль, чтоб на милостыни сидеть. И не только потому, что ни в чем себе отказывать не привык (хотя, ходят слухи о тихом домике в Рюгеле, с садом и молодыми рабынями, ну да мало ли кто чего болтает, от зависти), а потому, что натура у него такая, непоседливая. И, по секрету тебе расскажу, тем более что на тебе и так секретов как на зингарке монист. Кое‑кто очень крепко, было дело, поплатился, что Костыля держал за придурошного деда, да еще и калеку. Он и сейчас пару дюжих шалопаев в секунду уделает, так‑то.

— Однако, суров дед..

Помолчали. А чего сказать‑то? Оправдываться глупо, Штирлиц в застенках из меня не выйдет, да и у Штирлица и то время было подумать. Капитан, между тем, чаю еще наливает себе, вздыхает, и спрашивает:

— Ну, и вот что про тебя думать? Откуда ты вот такой мне свалился?

— Ну, вашбродь, а откуда ж мне быть? — С севера я…

— Ай, да ладно! Ясно же, что ответ этот мне не интересен совсем, потому что лучше думать, что ты с Севера, или пристрелить просто, чем чего другого… Тут ведь, знаешь ли, кое‑кто, академиев накончавший, вообще думает, что мол ты не с мира сего, рассказывали ему в академии что‑то такое, какие‑то сумасшедшие книжники.

— Разве ж так оно быват, вашбродь? Чтоб с какого‑то другого мира? Не, с Севера я… — а самому мне, значит, страсть как интересно бы узнать, кто ж этот акадЭмик‑то.

— Ага, ага. А еще, очень ты интересное устроил, там, на дороге. Варс мне рассказал, как ты там устроил 'подавление огнем'. Ты знаешь, я вот такого никогда и не слышал. И Варс с Баргеном тоже. Артиллерист один из союзных только слышал — и говорит, что‑то это со Старых Времен, раньше мол, так воевали, а потом прошло, сейчас вот кто‑то в Союзе, что‑то такое вновь придумывает. А ты ловко так, словно так и надо.

— Случайно вышло, вашбродь. А слова эти я вообще брякнул не подумавши, само получилось. А в Союзе я вообще еще ни разу в жизни не был, даже чтоб проездом.

— Ладно, хорош придуриваться, солдат. Я ж сказал, не интересно мне, кто ты и откуда. Я уже решил, а то не шучу — пристрелил бы тебя давно, и всего делов.

— Дык за что ж, вашбродь?

— Не за что, а зачем. Чтоб спокойнее было. Но, повторю, дело решенное уже. С Севера ты, и демон с тобой. Надо решить, чего с тобой дальше делать. Сам‑то чего думаешь?

— А чего бы, вашбродь, не оставить меня как есть я в роте? Нешто я плохо воевал до сего?

— Ты мне тут не дави на заслуги. Воевал нормально, даже хорошо. Только роту …то, что от нее осталось… останется… Расформируют. Как срок выйдет. Бывших штрафников раскидают, кого куда, я вернусь на прежнее место, а тебе звание дадут и дальше отправят.

— Ну и чем бы так плохо, вашбродь?

— А… пропади оно все пропадом! — махнул рукой Кане — Да, и в самом деле. Значит так. Сейчас я бумаги оформлю, и будешь ты у меня временно взводным. Ефрейтора тебе положено дать… ну и мать их, полковую шлюху, дадим, раз положено. А там дальше, если доживешь… Да и наплевать мне.

— Благодарю, вашбродь.

— Не спеши. Дело твое все одно… мутное. Потому — поставлю тебе особую отметку.

— Это что ж за отметка такая, вашбродь, разрешите узнать?

— А ходу тебе в чинах не дадут. На всякий случай. Так что на карьеру не рассчитывай особо. По крайней мере — у Барона. Да и у риссцев тоже. По крайней мере, пока они союзники наши. И в Союзе — так же. Обычно такие отметки ставят всяким знатным, кого сместили в результате интриг, да тайно, имя ему сменив, на службу отправили, обычно правда, офицерами младшими, но бывает, кого и в солдаты ссылали. Вот им и ставят, дабы не могли в свое положение вернуться, ни службой, ни геройством, ни протекцией — никак. И тебе такую волчью метку поставлю.

— А ладно, вашбродь. Мне вот, верьте иль нет, и самому высоко лезть неохота. Оттуда и падать больнее, и дует, я так мыслю, наверху сильнее. Мне бы место потише, да поспокойнее.

— Ага. Я по тебе вижу — вполне уже дружелюбно смеется Кане — То‑то ты так в тишину и покой рвешься — прям как драгун на проповедь.

— Судьба у меня видать такая, вашбродь.

— Судьба, Йохан, это дело такое, серьезное. Ты попусту‑то языком не тепли про это. Ну да, ладно! Все, поговорили считай. Вечером еще вызову — а там взвод свой, где числился, и примешь. Ступай, Йохан с Севера.

Взвод я принял. С особым цинизмом, так сказать, со стороны Кане. Сияя новенькой ефрейторской лычкой, вечером, на построении, в торжественной, можно сказать, обстановке. Сразу стало очень тоскливо. Стою я, смотрю на своих товарищей, и понимаю — что теперь уже и мне придется после каждого боя водку втихаря пить. Ну, капитан же не пригласит в компанию. Обвел еще раз взглядом, вздохнул. Глазами с Боровом встретился. Интересно, если его грохнут — тоже переживать буду? А ведь, похоже, буду. Меньше, чем за других, наверное, но все равно. Вот чорт, угораздило же…