Валентин Февраль - Шиш вам, а не Землю!

Луг оказался болотом.

Из силосной ямы свинарника торчали железные ноги командарма. Главнокомандующий пытался выудить из лужи зловонной жижи боевую рацию. При этом он не забывал громко пыхтеть и ругаться. Я же залег за бугорочком, пережидая дурное настроение начальника. В дурном настроении этот тип мог пристрелить любого, подвернувшегося ему под руку.

— Ты, что, клонированный?! — внезапно заорали подо мной. — А ну свали! Ты ж, гад, весь сектор обстрела мне закрыл. Ошибка галактики!

Я заглянул себе под пупок. И не заметив ничего существенного, недоуменно пожав плечами, откатился в сторонку. Но таинственный голос продолжал вещать дальше:

— Точно клонированный. Клон-идиот. Нет, вы такое видели? Ох, и понабрали на мою голову в армию калек.

Не сразу я понял, что таинственный голос исходит, а вернее раздается из динамика рации, которая находилась в моем нагрудном кармане. Кажется, рацию в карман сунул раздатчик амуниции. Впрочем, по рации тогда получили все. Для улучшения координации в бою.

На ускоренных трехдневных рекрутских курсах нас обучали, как обращаться с этой рацией. Но все мы тогда, после ночных пьянок в борделе, прохрапели на лекциях все три дня.

Поэтому я не шурупил в рациях той модели. Потыкав в кнопочки пальцем наугад, я буркнул:

— Извиняйте.

— «Извиняйте, извиняйте!» — передразнил ворчливый голос. — Какое к черту «извиняйте»? Видишь олуха в генеральском мундире? У меня есть шанс его подстрелить, если ты перестанешь мне мешать.

— В мою душу медленно вползало подозрение насчет личности, скрывавшейся за таинственным голосом. В собеседнике я, вдруг, заподозрил врага.

— К… к… кто ты? В… в… в чьей вы армии служите? — слегка заикаясь, спросил я.

— Как «кто»? — удивился голос. — Фулаинтроп я. Гумукулез Первый, черт меня подери, если это не так!

Так и есть. Я разговаривал с дэнверцем. Ибо только на Дэнвере имена, похожи на собачьи клички.

Включив автоматический искатель цели на своей плазменной винтовке, я обернулся назад и сразу выстрелил. Фулаинтроп Гумукулез Первый испустил дух, а его медузообразное тело выпустило струю мутноватой субстанции довольно неприятного вида и запаха.

Зато командарм был спасен!

— Молодец, орел! — донеслось из силосной ямы. И тут же на краю ее появился командарм, собственной персоной, в своем, слегка подпорченном, мундире. Правда, мундир, вымаранный во что-то, весьма напоминавшее дерьмо, совсем не портил величия командарма. — Ты спас мне жизнь, солдат. А генералы такое не забывают. Теперь я твой должник, приятель. Проси, чего пожелаешь. Только не наглей в своей просьбе.

— Хочу домой. К маме, — захныкал я, немного поразмыслив и смекнув, что, пожалуй, дома можно совсем неплохо при известном желании оторваться со шлюшками в баре. (Главное только во время этого занятия не нарваться на срамные болезни — мой совет всем).

Зная, так же, что все генералы, хотя и штабные крысы, однако они терпеть не могут, когда плачут герои звездных баталий, я разыграл весь этот спектакль. А генерал, завидев на моем лице плаксивую гримасу, досадливо поморщился, прокашлялся и сказал:

— Видишь ли, сынок, — и он так ласково посмотрел на меня, что мне нехорошо сделалось. — С мамой своей можешь распрощаться раз и навеки. Не для того мы тебе здесь обривали голову, чтобы так просто отпустить. Живого и невредимого, с не покалеченными руками и ногами и не контуженой головой. Такое наше поведение было бы очень неосмотрительном и поставило бы крест на всей нашей дальнейшей карьере, а так же — на репутации среди вышестоящих чинов. Но даю тебе свое генеральское слово: лишь только тебе, что-нибудь отхренячит в бою, то есть, оторвет из вышеперечисленного мной, я тут же подпишу указ о направлении тебя в инвалидный корпус. Где ты продолжишь свою службу, как ни в чем небывало. Там ты, боец, вволю начистишься пушек и от души позабавишься, набивая патронами обоймы звездолетных скорострельных установок. — Генерал вздохнул. — Но о маме, солдат, позабудь. Не мама она тебе. Я теперь твоя мама. А вот и моя титька.

И генерал показал мне такой здоровенный кукиш, что я уже с особой теплотой вспомнил расстрелянного мной Фулаинтропа Гумукулеза.

— Как нет у меня мамы? — завопил я, не унимаясь и прикидываясь дурачком. — Еще вчера была. Ее Клементиной звать!

— Ну, в общем-то, она есть, конечно, — скрипнул зубами генерал. — Никто не спорит. Но в то же самое время ее как бы и нет. Понял, дурак? Она есть, но ее нет. Она где-то там, в той жизни. А я здесь. И ты здесь.

Тон генерала становился все более угрожающим.

— Не до конца понятно, — упирался я. — Если она есть, то, как ее нет. А, если ее нет, то почему она есть. Вы, что убили ее, скоты? А? Если вы прикончили втихаря мою мамочку, вы за это ответите.

Генерал занервничал.

— Не говори глупостей, парень. Мы с бабами не воюем. Тем более, с бабами, которые являются матерями наших солдат. Например, мы вполне могли бы пристрелить ту Дарью, что никак не хотела отдавать своего сыночка в нашу долбан… э-э… доблестную армию.

— Это того, которого вы убили на прошлой неделе?

— Его никто не убивал. Его разорвало снарядом. Баммм! — и нет парня. Только кровавая жижка на дне воронки. Да еще — куски мяса на ветках деревьев. С которых стекают тоненькие ручейки крови…

— Прекратите!!

— Страшно, конечно.

— Ни капельки.

— Нет, страшно.

— Да-да! Не страшно!

— Нет-нет, страшно!

— Да-да!

— На, покури мою трубку. Иногда помогает от нервов. Но только иногда, — протянул генерал вперед видавшую виды командармскую трубку.

— Не хочу.

— Заставим.

— Не умею.

— Научим.

— Неа!

— Тогда я сам покурю.

И генерал ушел, поскрипывая стальными протезами и совершенно похоронив мою мечту, относительно обещания им исполнить любое мое, посильное для его генеральского положения желание.

В тот день мы взяли еще три деревни. Но на следующий день все отдали. И потеряли к тому же половину личного состава.

И вот, когда аборигены погнали нас, обстреливая из шестиствольных пулеметов, я, израсходовав патроны, заскочил в один из дэнверских домов, чтобы хоть на время укрыться от кинжального огня. И столкнулся с таким же, как и сам, глубоко несчастным солдатом.

Лицом этот малый был белее мела и, судя по всему, собирался вот-вот дезертировать. Потому первой моей мыслью была идея сдать предателя трибуналу. Но, поразмыслив хорошенько, я вспомнил сытую, красную ряшку командарма, его пустые посулы и решил не спешить с проявлениями безудержного, квасного патриотизма.

— Ты знаешь, гад, — заорал я дезертиру, — что делают дэнверцы с перебежчиками?! Отвечай, сволочь! Знаешь или нет?!

Скорее всего, дезертир принял меня за одного из тех уполномоченных, которые ходят по полям сражений и расстреливают тех, кто во время боя каким-либо образом нарушил устав.