Антон Корнилов - Пастухи чудовищ

Нет, это не от зверья защита. Зверье в человеческое жилище не войдет, если сам их не пустишь. Это защита от своих же, от человеков. Работы теперь мало, а жрать всем хочется. Вот окраина и стала понемногу переходить на натуральное хозяйство. Огороды, сады… Некоторые, кому условия позволяют, даже скотину разводят, коз там, овец… А уж куры или утки почти у всех есть.

А там, где куркули завелись, всегда найдутся те, кто поможет им немножко облегчиться. Поэтому мало пропитание себе вырастить, надо его еще и уберечь, чтоб другим не досталось. На копов-то надежды никакой, они, копы, у населения заявления по поводу стыренного ведра картошки или пары цыплят даже не принимают, поскольку в таких случаях улики злоумышленниками уничтожаются оперативно. Вот жители частного сектора и вынуждены держать оборону самостоятельно. Папахен рассказывал, что когда-то воровство черешни-малины-яблок с соседских огородов считалось исконной мальчишеской забавой. Теперь даже слышать такое странно. Попадись только хозяину в его дворе – покалечит не задумываясь. Какая уж тут забава…

– Далеко еще? – вдруг спросил меня Макс.

Мне показалось, что он нервничает.

– Сейчас колонка будет, – сказал я. – Оттуда налево и вниз пару кварталов – и все, мы на месте. Недалеко, в общем.

Мы вышли на перекресток, где была установлена водопроводная колонка, у которой – по причине отсутствия другого источника воды поблизости – обыкновенно с утра до вечера толпился народ с ведрами, бутылями и даже баками на садовых тележках. Только сейчас здесь никого не было, ни одного человека. Плавала в луже под краном колонки брошенная кем-то пятилитровая пластиковая бутыль.

Я даже остановился – настолько необычным показалось мне это безлюдье. И только тогда вспомнил, что за все время, пока мы шли по улочкам частного сектора, нам никто не встретился.

Дега остановился тоже, вопрошающе посмотрел на меня.

– Странно, – сказал я.

Дега огляделся. Лицо его, оплывшее тоской, несколько прояснилось, заострилось интересом.

– И правда, – проговорил он. – Чего это они все попрятались?.. Или не проснулись, что ли, еще?

Брахман Макс, который уже пересек перекресток, мельком обернулся на нас. И повернул налево, как я ему и сказал. Мы побежали следом. Мы нескоро его догнали – он шел быстро, почти бежал. Теперь я точно мог сказать, что он чем-то очень обеспокоен. Он спешил, Макс.

Втроем мы быстро проскочили два квартала, вылетели на улицу, где жил Леший. А когда показался нужный нам домик, и я, и Дега одновременно сбавили скорость.

У низкого и щербатого, не такого, как у всех здесь, забора стояла красная «семерка» Чипы.

– Оп-паньки… – выдохнул Дега.

– Сюда? – спросил Макс.

– Сюда… – подтвердил я, не сводя глаз с «семерки».

Макс, уже не обращая внимания на то, следуем мы за ним или нет, толкнулся в калитку, оказавшуюся незапертой, пропал во дворе. Терять брахмана из вида в этой ситуации никак не годилось.

– Чего встал?! – потянул я Дегу за рукав. – Давай за ним!

Эта проклятая «семерка» отвлекла меня. Если бы я вовремя заметил, что с домиком Лешего кое-что не так, я бы, наверно, и вовсе поопасался заходить во двор.

Но то, что на крыше домика нет привычно копошащихся птиц, а у забора – мирно дремлющих псов, до меня дошло, лишь когда я проскочил в калитку.

Впрочем, это понимание моментально вылетело у меня из головы.

Пробежав всего пару шагов, я замер, боясь шелохнуться.

Дега налетел на меня, толкнул в спину.

– Какого ты?.. – сгоряча начал было он.

И заткнулся.

Весь двор был залит кровью. Кровь была повсюду: тут и там на вытоптанной траве поблескивали жирные ярко-алые лужи, начавшие уже густеть по краям. На дощатой стене дома – до самой крыши – темнели уже не алые, а коричневатые кровавые веерные брызги, точно по стене кто-то хлестал из шланга. На стволах деревьев кровь выглядела еще темнее – она казалась черной.

Кровь было первое, что я увидел. Верно, мой мозг, оглушенный ужасом действительности, пропускал в сознание картинку по частям. Прошло несколько секунд, прежде чем я осознал, что мокрые мясные лохмотья, валяющиеся прямо передо мной, – это часть человеческого торса с рукой, на которой еще сохранился рукав клетчатой рубашки. Я узнал шахматные клетки на материи, облепляющей мертвую руку.

Петя Ша.

«Петя – правая рука Чипы…» – ворохнулась в голове совершенно ненужная сейчас мысль.

А вон там – на крыльце – я заметил и самого Чипу. Он лежал на ступеньках, вытянув руки вперед, лежал на животе, а перекошенное застывшее лицо его смотрело вверх, и шея у Чипы была страшная, перекрученная, рваная…

А в другом конце двора, под яблоней лежал здоровяк Баламут, теперь совсем не выглядевший здоровяком. Он казался каким-то странно сплющенным, точно втоптанным в землю, и обе ноги его были оторваны выше колена. Одна из ног висела на дереве, застряв между стволом и веткой, другой нигде не было видно…

А вон и Замай. Вернее, не он сам, а лишь его голова, усатая, перепачканная кровью. Замаево же тело… Вероятно, эти разбросанные по двору багровые куски с торчащими из них белыми осколками костей – и есть его тело. То есть то, что когда-то было его телом. Или не только его, как тут определишь?.. Может, еще Гули?

Дега согнулся пополам, его вырвало. И этот клокочущий звук, ударившись в полную тишину, кажется, разбудил нечто… притаившееся до времени в тени деревьев, в дальнем углу двора, рядом со сложенной у забора поленницей. Нечто, что я, конечно, мог увидеть и раньше, но почему-то не увидел. Должно быть, потому что взгляд скользнул по нему, как по чему-то неодушевленному, не стоящему внимания, вроде как по той же поленнице…

Я не сразу его узнал.

Он был огромен, еще больше, чем раньше; у меня мелькнула мысль, что это показалось мне с перепугу, но нет – он и правда стал больше, его словно раздуло изнутри, особенно живот, свисавший теперь почти до колен чудовищным бледным бурдюком. Он был гол, но так измазан в крови и грязи, что выглядел одетым. Разбухшее его лицо с оттянутыми книзу мешочками щек было неподвижно и, скорее, походило на резиновую маску. Глаза… можно сказать, что их и не было вовсе. Глазницы заполняла желтоватая, как болотная вода, жидкость, не вытекавшая только потому, что ее сдерживала какая-то мутная пленка.

И он был весь изрезан, особенно ноги и живот. Но даже и через самые глубокие порезы не сочилась кровь, не были видны внутренние органы. Только однородная серая неживая плоть. Несколько маленьких круглых пулевых отверстий чернели на его груди, одна дырочка виднелась на перепачканном кровью подбородке.

Он пошел на меня. Сначала медленно, сильно раскачиваясь из стороны в сторону, а потом все быстрее и быстрее. Огромное брюхо било его по ногам при каждом шаге, мешало ему.