Антон Корнилов - Пастухи чудовищ

А на густо запыленном стекле одного из окон четко был виден отпечаток человеческой ладони…

Дега пихнул ногой стул, шагнул к комоду, с трудом просунул руку в щель между ним и стеной, точно подозревая, что в этой щели кто-то умудрился спрятаться.

– Что за ерунда? Ничего не понимаю…

Я тоже ничего не понимал. Кроме, пожалуй, одного. Если ты попал в ситуацию, когда происходит нечто, чего нельзя объяснить, нужно немедленно ретироваться – и желательно подальше. Я сориентировался быстрее своего кореша.

– Валим отсюда!

Я метнулся к выходу, у порога оглянулся, чтобы убедиться: поспевает ли Дега за мной. Дега не поспевал. Он стоял, чуть согнув ноги в коленях, у окна и не двигался.

– Ты чего?

– Там…

Я глянул в окно. И понял, что никуда мы уже отсюда не валим. По затылку пробежала ледяная дрожь, ожгла шею, скользнула вниз по позвоночнику. Обмирая от страха, я подошел ближе к окну, у которого стоял Дега.

Снаружи было очень светло – как-то неестественно светло, словно окна были вовсе не окна, а два телевизора, транслирующие светящиеся картинки. На пустынной улице стояли два человека, с интересом разглядывая окна комнаты, где мы находились. Нет, не человека…

– Двойники… – прошептал Дега и проворно присел на корточки, потянув и меня за собой. – Спрячься, а то увидят! Меня, кажется, увидели…

Двойники! Это было невероятно. Это было дважды невероятно. Во-первых, зверье никогда не показывается при солнечном свете. Во-вторых… сразу два двойника! Мой, видать, пришел к Деге. А двойник Деги явился, получается, по мою душу…

На улице что-то коротко прокричали. Крик этот проник через закрытые окна невнятным отзвуком. Потом о стекло что-то клацнуло.

И все стихло. Ушли?..

Я выпрямился. Как же, уйдут они… Оба двойника, увидев, что я смотрю на них, зазывающе замахали руками, нацепив на свои гнусные рожи гримасы дружелюбия, загомонили с новой силой. Слышно было плохо, но, по-моему, они предлагали нам денег, если мы выйдем.

Ну да, ждите…

Дега тоже поднялся. Мы стояли бок о бок, пытаясь утихомирить разрывающую грудь одышку, стояли и не знали, что нам делать.

– В конце концов, – придумал я, что сказать, – Макс, когда мы в срок не вернемся, пойдет нас искать. Пойдет, правда же? А он ведь брахман, он знает, как со зверьем справиться. Даже с таким ненормальным… которое при свете дня гуляет… Сколько уже прошло с тех пор, как мы с ним разделились?

Дега посмотрел на часы. Ничего не ответил.

– Так сколько?

– Полтора часа… – дрогнувшим голосом сообщил он.

– Как это может быть?!

– Да почем я знаю?..

Лицо его исказилось.

– Чего вам от нас надо, твари?.. – простонал Дега и вдруг, с размаху шлепнув ладонью по пыльному стеклу, проверещал так отчаянно, что у меня зазвенело в ушах: – А ну пошли отсюда!..

Я схватил его за руку:

– Успокойся! Не хватало еще, чтобы…

Двойники побежали во двор дома. Дверь! Мы же не закрыли дверь! Без слов я сорвался с места, в несколько прыжков достиг входной двери. Проволочное колечко, в которое должен входить крючок, оказалось разогнутым – ну да, мы же это и сделали…

Я едва успел согнуть колечко, накинуть крючок, как в дверь застучали. Сначала несильно, а потом забухали так, что дверь заплясала в петлях. Я отступил назад, ища глазами, чем бы забаррикадировать вход, но вспомнил, что дверь открывается наружу… Я рванулся обратно в комнату.

Дверь слетела с крючка. И сразу прозвучало:

– Эй, селяне!.. Потолковать надо!..

– Нашими словами говорят… – выдохнул Дега. И тут нервы у него снова сдали. – Уйдите, гниды! – взвизгнул он, подхватив с пола стул. – Уйдите отсюда!..

Двойники уже вошли в дом.

Решение влетело мне в голову мгновенно. Я отнял у Деги стул и изо всех сил шарахнул им в окно, вышибив вместе со стеклами перекрестье рамы…

– Давай! – хрипнул я. – Быстрее!

Дега не заставил себя упрашивать. Рыбкой он нырнул в оконный проем. И я бросился следом за ним.

Я упал, неудачно приложившись о землю подбородком. От боли у меня потемнело в глазах, но я нашел в себе силы подняться.

Первый приступ боли схлынул, но темнота в глазах не рассеялась. А спустя секунду я понял, что боль тут совсем ни при чем…

Только что улица была залита дневным светом. А сейчас меня окружала сырая и холодная, непроглядная тьма…

– Умник, ты где?.. – услышал я совсем рядом испуганный шепот Деги.

…И эта тьма была обитаема.

Что-то двигалось во тьме, что-то приближалось, кругами, с тяжелым шелестом волочась по земле. Откуда-то с высоты, может быть, с крыши одного из невидимых теперь домов раздавались странные чмокающие звуки, словно бы кто-то щелкал языком. И в этом щелканье почему-то ясно слышался призыв.

– Умник, ты где?.. – плачуще повторил мой кореш.

Я протянул было руку на голос… но сразу и отдернул ее. Кто знает: Дега меня зовет или не Дега?

– Умник…

– Умник! Умник! – застучало-запрыгало по крышам громкое издевательское эхо. – Умник, ты где?!

Позади меня кто-то то ли всхлипнул, то ли хихикнул. Я рывком обернулся, но, конечно, ничего не увидел.

– Эй, селяне! – пронзительно, будто пущенная с увеличенной скоростью магнитофонная запись, завыло сверху. – Надо потолковать! Надо потолковать!

Это… шелестящее… подползало ближе, сужая круги. Не торопясь. Даже, скорее, намеренно не торопясь. Нарочно растягивая время неумолимого преследования. Я услышал, как оно с хлюпаньем втягивало воздух… и выпускало его коротким кашляющим спазмом.

– Помогите… – безнадежно пролепетал невидимый Дега.

– Помогите! – моментально подхватило глумливое эхо. – Помогите! Помогите!.. Эй, селяне!.. Надо потолковать!..

Где-то опять то ли всхлипнули, то ли хихикнули.

«Кажется, охота для них не столько необходимость, сколько развлечение…» – вдруг подумал я. Ноги мои подкосились, и я осел на землю.

В тот момент с поразительной четкостью отобразилась в моем сознании истинная природа зверья. Я понял, что глупо ждать от них пощады или жалости, хотя бы сочувствия… В душе самого свирепого маньяка, самого кровавого душегуба может шевельнуться тень сострадания, причина которого – в похожести охотника и жертвы, убивающего и убиваемого. У любого человека, даже у последнего закоснелого негодяя, когда-то была мама и было детство, было хоть что-то неоспоримо хорошее, родное и дорогое, что может в решающий момент проснуться, тронуть сочувственную струну человечности, удержать занесенную для удара руку. Зверье же не принадлежит к роду людей. Зверье – нелюди, абсолютные чужаки. У них нет с нами ничего общего. И поэтому они в принципе не способны чувствовать к нам сострадание. И вообще, могут ли они хоть что-то чувствовать?..

Мою руку нащупала и стиснула другая рука – живая, человеческая.