Елена Колядина - Призрачные поезда

– Ма-а, ну в мо’е почему бу’и ? – переживал мальчик.

– Потому что приливы и отливы!

Тот жалко съёжился, понурил голову; женщина отчеканила:

– Не разговаривай с мамой, если не хочешь, чтоб мама ещё разозлилась!

Я продвигался дальше. Не может быть, чтобы все подряд магазины, даже и несмотря на завтрашний праздник, закрылись! Неужто в центре города не раздобыть воду? Хоть в ларьке, хоть в ресторане? Однако желание смухлевать немедленно пропало. Я докажу ему, всем докажу, назло притащу из нехорошего квартала дважды по пяти литров; иначе какое бы это испытание?

Беспокойство росло. Чувствовалось, что за мной незаметно и неотступно кто-то следит. Переходя улицу, я останавливался у зеркальных витрин, делал вид, будто развязался шнурок с подпалённым кончиком, – напрасно. Пустые прохожие. Никого.

А знаете, несмотря ни на что, последний роман обожаемого Трофима Роцкого удался на славу. Роман этот, носивший название: «Убивать легко» – рассказывал о некоем писателе, Владимире Н., причём невозможно было определить, в каком времени разворачивается повествование: пласты и очертания Берлина 1932 года в беспрестанно галлюцинирующем сознании героя причудливо соседствовали с приметами нашей эпохи. Молодой эмигрант писал книгу, дотоле небывалую, ослепительную, которая бы стирала границы между реальностью и художественным текстом. Книга его представляла собой торопливый и сбивчивый монолог персонажа, в сущности, самого заурядного. Это был один из бесчисленных беженцев, подданный несуществующей страны, с нансеновским паспортом и вечными неурядицами при оформлении виз, бумаг, документов; бывший солдат, едва не ослепший при отравлении газом во время химической атаки в будничный день мировой войны; оформитель вывесок, перебивающийся пфеннигами. Пешка, унтерменш, ноль. И однажды, с той хорошо выношенной внезапностью, с какой возникает желание переменить занавески на немытом окне, – персонаж осознал, что если он пожелает что-либо, то никто в целом свете не сможет помешать ему. Всем ветвям власти, земным и небесным, он был одинаково безразличен, сановники презрительно плевали с пожарной каланчи на букашку, снующую меж миллионов других. Обличённые наивысшим правом, обладая редчайшей драгоценностью: даром повелевать себе подобными, повелевать безраздельно, вплоть до полного подавления личности, – они извратили самую сущность власти, сорвали мистические покровы, стремясь или мимолётно обогатиться, или удовлетворить мелочные вожделения. Чем тщательнее задрапировывали их продавцы иллюзий и газетчики, тем отчётливей было видно, что местоблюстители – такие же ничтожества, как и те, над кем воцарились. Но, тем не менее, им принадлежало всё. Оформитель же не имел ничего. Родину он потерял из-за революции, семью – во время гражданской войны, остроту глаз – на фронте, скудные накопления – доверившись облигациям банка, лопнувшего из-за инфляции в двадцать втором году. Но так было даже хорошо: он был абсолютно свободен, не имея перед собой никаких преград, нравственных или законодательных (а закон, определивший его существом третьесортным, не гражданином, почти что не человеком, оформитель глубоко презирал).

Он принялся убивать. Он выбирал мишень по наитию, не вникая в личную степень виновности приговорённых, и потому нельзя было предугадать, кто станет последующим. Внутренние войска, тайная полиция, подобно ганглиям охватившая государственный организм сетью агентов и внештатных сотрудников, миниатюрные фонографы, перлюстрация, батальоны телохранителей – всё это вполне могло защитить от заказного убийства, козней враждебной державы, политического покушения (то есть опасностей зримых и осознаваемых), но не от безликого комка мусора, одиночки, который не был ни сумасшедшим, ни маньяком, ни инакомыслящим, а лишь безгранично уверовал в собственную вседозволенность и непогрешимость. Он влиял косвенно. Хватало незначительного толчка, одной козырной скорлупки, выбитой из-под основания карточного домика, – и внешне благополучная жизнь социального альпиниста разваливалась, как бастионы мороженого под солнцем.

К примеру, отставной генерал, который когда-то, 13 июня 1915 года, санкционировал применение хлора против русской 2-й армии близ польской деревушки Воля Шидловска (восемь тысяч пострадавших, из них четверть не выжила). Благодушный старик, бывший не прочь удушить Веймарскую республику, опираясь на воротил рынка. Безупречный семьянин, чья религиозность неизменно восхищала патриотические издания. Должно быть, он не терял царственного облика, даже навещая «Quartier de plaisir» на вечерней Тауэнтциенштрассе. Это была маленькая человеческая слабость, и Оформитель не преминул воспользоваться ею. В шаге от полного торжества, химический генерал неожиданно умчался в альпийскую усадьбу, где зажил безвыездно, никого не допуская до себя, и через полгода умер не то от белой горячки, не то от передозировки морфием. Он узнал, что заболел какою-то неизвестной и скоротечной разновидностью сифилиса.

Затем были многие другие, кого Оформитель приговорил. Сколько именно – Оформитель едва ли мог сосчитать, ибо, чуть только поразивши одну мишень, сразу же начисто забывал о ней, забывал, кажется, и собственные ухищрения, все обстоятельства дела: подготовка, а потом исполнение следующей акции полностью завладевали всем его существом. Оформитель не торжествовал, не злорадствовал. Он сделался таким же бездушным, как сановные жертвы. Устранение местоблюстителей приняло форму тяжёлой подённой работы, бесконечная утомительность которой подавляла и обезличивала его «Я». Постепенно он перестал испытывать потребности во сне и пище. Газеты прочитывал, только если там содержались откровения о чертах жизни или местопребывании мишени. Он превратился в тень, в героя старинного анекдота о чиновнике, крадущем шинели. Он проникал в роскошно убранные жилища, и даже если бы на нём была надета не старая (с чужой макушки) тирольская шляпа с пучком кабаньей щетины, а противогаз системы Зелинского-Кумманта, то и тогда златоливрейные швейцары ничего не заприметили бы. В сущности, Оформитель только подталкивал к пропасти, только освобождал демонов, дремавших внутри столоначальников, и те сами наказывали себя.

Однако террор не приводил к оздоровлению общества. На должность презренной серости, на место недалёкого казнокрада приспевал откровенный выродок, извращенец, многажды худший, нежели титулованные воришки, устранённые Оформителем. Получалось, тот шёл на малое зло единственно ради того, чтобы проторить путь большому. Получалось, новой несправедливостью не исправить нынешнюю. Вдобавок, охранительный аппарат обратил внимание на поразительную цепочку странных смертей власть имущих. Аппарат заработал. Были беспощадно выполоты робкие сорняки свободы. Почистили университеты. Обрушились не только на красных, но даже на бледно-розовых. И тогда Оформитель, почитавший сам себя тайным героем, решил нанести заключительный удар, в корень зла, в сердцевину, подобрав такую мишень, что захватывало дух…