Aruna Runa - Всё в дыму… [СИ]

Когда запретили художников, они тоже оказались в метро… Затем туда спустились охотники. Да и сам Ди – разве не по следу художника он появился в этих тоннелях, разве пришел бы сюда просто так – как говорится, по дружбе?… Ему здесь явно не место. Если бы кто-то взялся за выведение идеального грея, в первую очередь нужно было бы восстановить в нем память о родине. Этот мир себя практически исчерпал.

Наверное, не стоит так глубоко погружаться в свои мысли. Стерх смотрел пристально, будто пытался их прочитать. Охотники устроились в двух узких коридорчиках и нише – неподалеку от найденной в каком-то тупичке картины.

Ди не сумел ее разглядеть. Выхватил лишь голубизну высокого неба и разлапистые зеленые листья на верхушках деревьев со странно голыми и при этом какими-то рубчатыми или, точнее, ребристыми стволами. И еще песок – вроде как прибрежный. Художник собирался изобразить реку. Или море. Или аквариум в заставленном кадками с растениями холле шикарного отеля или ресторана – Ди помнил такие: когда-то они попадались и в Тавропыле.

Как бы там ни было, это не тот, кого он ищет. Цветочный бутон в его груди чуточку дрогнул и снова застыл. Ди отметил, что из острого носика показались туго свернутые лепестки. А шипы подросли и начали твердеть. Интересно, что это за цветок, на что будет похож, когда раскроется, какого цвета…

Похоже, Ди расслабился и позволил себе излишне отвлечься. И напрасно: по человеческим обычаям, в засаде положено держать себя напряженным и собранным. Ди и Стерх заняли нишу, в то время как остальные оккупировали узкие коридорчики напротив. Ди никого не видел, а его друг явно расположился так, чтобы держать в поле зрения как можно больше. Фонарь по-прежнему светил на минимуме. Стерх практически не шевелился, хотя Ди чувствовал, что тот готов перейти к активным действиям в любой момент.

Звучит глупо, но Ди каким-то немыслимым образом ухитрился этот момент пропустить. Вот только что он поглаживал упирающуюся в живот рукоять "ХаиМа", разглядывал стену, размышляя, сколько счетчиков Гегеля всажено в эту уплотненную взрывами землю по всему Крайму, и вдруг – яркий свет бьет прямо в незащищенные глаза, Стерх выпрыгивает наружу, короткие вскрики, кто-то кого-то сбивает с ног, звуки возни, всхлипывающее дыхание, хрип и… не может быть… шипение грея!

Ди вылетел из ниши, даже не подумав, что, собственно, собирается делать. И успел в самый раз: у начатого граффити на земле корчился художник. В воздухе остро пахло свежей человеческой кровью. И стало как-то слишком много света. Оглядевшись, Ди понял почему: к небольшому пятачку перед картиной стягивалась толпа. Это преследовавшие их маленькую группу люди – и у каждого – помимо налобника – по огромному фонарю в руке.

Фокус сместился; Ди определил местоположение Стерха – пригнувшегося, медленно поводящего головой из стороны в сторону – и отступил к стене, сдергивая и роняя под ноги налобник.

На него не смотрели. Не смотрели и на художника. Все взгляды оказались прикованными к Федору. Нечитаемые – пуэсторианцев, то ли испуганные, то ли восторженные – Элли с Тотошкой, ненавидящий – Чучи, неверящий – Льва. И бесконечно презрительный – Стерха.

Убейконь облизывался, стирая с подбородка кровь обеими руками. Ди не сразу определил ее как чужую. Пуэсторианцы молчали. Свет их фонарей заливал все вокруг нестерпимым искусственным сиянием. Ди приспустил ресницы и напрягся, вжимаясь в сырую холодную стену.

Прямо перед ним красовалась незаконченная картина, блестела невысохшими красками. Действительно, берег моря. Выгнутые в сторону лазурной поверхности деревья – теперь Ди вспомнил, что они называются пальмы. Кучерявые гребешки волн, небольшое пушистое облачко в тот же немного приглушенный белый цвет. Каждая песчинка тоже сбрызнута белизной. Недоделано море. Часть волн схематично прочерчена темно-синими линиями, часть – подкрашена переходящей из тона в тон голубизной. И еще не нарисовано солнце; откуда-то же льется этот восхитительный теплый свет…

Ди едва заметно потряс головой, прогоняя наваждение. Еще немного, и он додумает это подземное граффити, допишет в картину то, чего в ней нет и не может быть!

Он перевел взгляд на художника. Мертв или вот-вот умрет: уже перестал корчиться. Поговорить не удастся, жаль… Лишь сейчас Ди заметил ребристую бледно-сиреневую палочку, торчащую из его шеи сбоку. Фломастер. Он так и не удосужился снять со своих колпачки, посмотреть, что там. Ну, ясно: иголки. И заправляют их каким-то довольно быстро действующим ядом. Должно быть, парализатором из старых военных запасов. Что ж, символично. И даже оригинально.

Непонятно только, почему грязный балахон художника потемнел спереди. И отчего у рта пузырится яркая кровь. Ди пробежал кончиком языка по пересохшим губам и поймал странно веселый взгляд Федора.

– Нравится? – негромко спросил тот, кивая в сторону картины.

Этим словом запечаталась тишина. Напряжение распирало земляные стены, залепляло уши бешеным стуком множества сердец, заставляло захлебываться адреналином. Снова дрогнул в груди нераскрытый цветок, повел зубчиками листьев. Ди усилием воли подавил в себе возбуждение, приглушил собственные чувства.

– Федор. Почему ты в крови?

Его голос увяз в затхлом воздухе подземелья. Нескладный тупичок, неизвестно зачем выдолбленный в одном из ответвлений главного тоннеля, остался в стороне от мощных воздушных потоков, свободно носящихся по метро. Отчего-то его не собирались проветривать. Зачем тогда делали?

Может, чтобы временно парковать здесь вагоны? А может, это место задел ядерный взрыв – например, его ударная волна отклонилась, смещая толщу земли в сторону… Или так не бывает? Если включить висящий на поясе Стерха прибор, проанализировать показатели, которые он считывает со счетчиков Гегеля в этом районе… Кстати, краски должны светиться сильнее в тех местах, где уровень заражения выше…

Ди припомнил читанные по ядерным испытаниям статьи – вернее, попытался припомнить. И безуспешно, потому что внутренний взор упорно заслоняли страницы учебника по радиологии, который он пролистал как-то заодно. Там был довольно большой раздел о мутациях…

Федор как раз начал отвечать, когда Ди наконец сообразил, что именно казалось ему странным и неестественным все это время, цепляло, как забытый у ногтя заусенец: не отзвук знакомой, хоть и разбавленной многими поколениями, крови, принятый им за аромат геля для душа, не ощущение толстых, необычно широких вен под пальцами, а пистолет – не просто увесистый – сделанный таким намеренно, тянущий книзу, тяжелый, слишком тяжелый, неудобный для простого человека. И это его слегка запоздалое соображение совпало с: