Николай Слимпер - Бессмертный

Убийца достиг края и остановился. Верон продолжил медленно идти, и когда между ними оставалось около полутора метров, ударил. Убийца в маске отразил удар, взмахнув ножом, а потом, уже обратным ударом, полоснул Верона по плечу. Тот вскрикнул, развернулся и побежал, маска последовал за ним, считая, что уже победил, однако так Верон и планировал.

Он сделал три широких шага и прыгнул, упираясь ногой в стоящий сверху на первом ряду ящик. Убийца понял свою ошибку, но было уже поздно, он по инерции продолжил движение. Верон, прыгнув и оттолкнувшись от ящика, сделал в воздухе оборот и в полете ударил ножом в область шеи маски, а затем рухнул на коробки за его спиной, не способный устоять на раненой ноге. Убийца стоял к нему спиной, опустив руки. Нож глухо упал на дерево. Маска пошатнулся, послышался как будто булькающий звук, его ноги подкосились и он рухнул с ящиков на землю. Под ним быстро росла красная лужа, перемешиваясь с грязным песком.

Верон лежал на ящиках и терпел острую ноющую боль в ноге и по всему телу. Все время, пока он бежал от убийцы и совершал прыжок, оттолкнувшись от ящика, он сжимал челюсти так сильно, что теперь чувствовал во рту привкус железа, теперь же он, наконец, мог немного отдохнуть. Не расслабиться, нет, ведь вокруг могут быть еще убийцы, такие же невидимые и бесшумные в темноте, такие же искусные, и если Верону вновь придется драться, он не был уверен, что сможет победить. А ведь буквально чуть больше часа назад он считал себя чуть ли не неуязвимым, и даже ранение в спину в предыдущем городе не заставило его поменять этого о себе мнения. Но теперь он лежал и смотрел на разодранную штанину, всю запачканную кровью, и уже не так был уверен в своих силах.

Он полежал еще минут десять, кровь остановилась, и боль практически прошла. Он осторожно спрыгнул с ящиков, стараясь наступать на здоровую ногу, подошел к телу, резким движение снял маску и резко отпрянул. У мертвеца практически отсутствовал кадык, вырванный Вероном, но, главное, — он был камируттом. Камирутты всегда могли отличить своих от людей, чем тоже не мало гордились. Теперь Верон вспомнил, что этот убийца тоже орудовал в основном левой рукой, но во время боя не предал этому никакого значения, как не предал он значения и тому, что ни разу не видел, чтобы люди так двигались. Этот камирутт был намного старше Верона, и казался даже еще взрослее, так как выглядел каким-то больным, хотя в бою он никак не проявлял свою слабость.

Верон, сам того не желая, нарушил негласный кодекс камируттов — убил соплеменника. Он защищался и даже не подозревал, кто его противник, но это не умоляло его позора. Он стоял и тяжело дышал, широко раскрыв глаза и рот. Он не знал, что делать. «Меня никто не видел, — судорожно подумал он и оглянулся, — и никто не узнает, что я сделал, если сам не сознаюсь. А я не сознаюсь». Он еще раз посмотрел по сторонам и даже наверх, ожидая увидеть в небе осуждающие глаза его товарищей, но их, разумеется, там не было. Сейчас они так же сражаются с другими убийцами и умирают, и кто знает, может среди них даже больше камируттов, чем людей, так что не один он мог совершить сегодня этот грех.

Верон подхватил тело мертвого, забыв о раненой ноге, и положил на ящики, потом забрался сам, снова взял тело и проделал то же снова, взобравшись на верхние коробки в третьем ряду. Как оказалось, другая сторона переулка тоже была заставлена ящиками. Верон аккуратно, словно стараясь не навредить уже мертвому телу, сбросил убийцу вниз. «Когда его найдут, я буду уже далеко, никто и не подумает, что его убил я. А может его вообще примут за одного из нападавших, маски-то на нем больше нет, а мало ли, кто какую одежду носит».

Верон сел на один из ящиков, свесив ноги, и начал разглядывать странной формы клинок, вспоровший ему ногу и порезавший спину. «Войди он чуть глубже, мог бы переломить мне позвоночник, а от этого даже я вряд ли смог бы оправиться. А ведь у него было много возможностей меня убить, но он почему-то медлил. Это об этом он говорил, что иногда бывают такие моменты в жизни, когда приходится забыть все, чему ты следовал? Похоже, ему самому забыть не получилось, потому он и не смог убить меня, своего соплеменника». Верон слез с ящика и, припадая на больную ногу и подняв с земли свою куртку, побрел в сторону стены, отделяющей эту часть города от центра. Он не знал, что делать дальше, но понимал, что ему нужно завершить начатое, а потом он свалит с этой чертовой планеты и больше сюда никогда не вернется, только сначала нужно сказать об этом брату. Он шел, слегка прихрамывая, и даже не вспомнил об утерянном пистолете, лежащим в трех шагах от трупа убитого им камирутта.

Верон уже видел стену и шел к ней, практически не хромая, поворачивая голову лишь при звуке очередного взрыва. Вдруг он услышал какой-то шум справа в нескольких метрах от себя, который исходил из-за дома, как раз примерно в том месте, где горело одно из деревянных строений, поднимая высоко в небо столб дыма. Когда гераклид добежал до открытого пространства возле четырехэтажного дома, то перед ним предстала ужаснувшая его картина.

Мара плакала, стоя на коленях, и даже не пыталась унять слезы. Ее мать лежала перед ней в лужи крови и не дышала. На ее животе расцвел красный цветок. В нескольких метрах от нее лежал тот самый мальчик с взъерошенными волосами, который не плакал в подвале, и которые не плакал и сейчас, но не потому, что храбрился, а потому, что из-за боли просто забыл, как плакать.

Их было трое и они были вооружены. Спустившись в подвал, они начали смеяться, потом приказали всем вылезти. Две женщины преклонного возраста крикнули, чтобы они убирались, что тут только мирные женщины и дети, и направили в сторону камируттов лопаты, давно хранящиеся в подвале. Их убили без церемоний, каждую одним точным выстрелом в грудь. Остальных, под угрозой смерти, вывели наружу.

Напротив подъезда загорался один из двухэтажных деревянных домов с небольшим огородиком подле него.

Людей поставили в один ряд. Дети плакали, камирутты смеялись, перекидываясь шуточками.

— А у нас тут есть пара красавиц, — заговорил один из них противным голосом, — моя чур вон та чернявая, больно она на наших баб похожа. Женщина зло сплюнула им под ноги.

— Смотри-ка, — заговорил другой насмешливо, — еще и брыкается. Ну точь-в-точь, как наши. Чур я тогда второй.

— Да пошли вы! — выкрикнула Марена. — Я лучше себе язык откушу, чем позволю кому-то из вас до меня дотронуться!

Марена не была камируттом, но долгая жизнь с представителем этой расы и совместный ребенок сильно изменили ее характер. Она переняла тяжелый темперамент камируттов, хотя проявляла его крайне редко, лишь в случаях, когда ее охватывали сильные эмоции. Она никогда не испытывала столь сильных негативных чувств, как сейчас: ненависть и страх, страх не за себя, а за дочь.