Константин Соловьёв - Господин мертвец

Мертвый Майор взялся обеими руками за изувеченный шлем Жареного Курта и, напрягшись, выворотил его из фиксирующих гнезд вместе с лопнувшими зажимами.

То, что увидел под ним Дирк, в полной мере соответствовало его ожиданиям. Самым худшим из них. Шлем принял на себя часть ударов, но даже сталь не всесильна, а Жаренному Курту досталось сегодня слишком много. Больше, чем могло выдержать и без того потрепанное в боях тело. Его голова лопнула, как перезревшая слива, и внутренняя поверхность шлема была покрыта неровными пластинами, похожими на старую древесную кору, прежде составлявшими череп. Вместе с ними вытекала густая черная жижа. Вероятно, остатки крови из сосудов мозга. Дирк видел обнаженный мозг Жареного Курта, подобие серовато-синего сдувшегося футбольного мяча, испещренное фиолетовыми прожилками. От обожженного лица почти ничего не осталось. Прежде оно представляло собой наслоение багровых и бледных рубцов, похожее на чудовищную маску из сырой плоти, теперь же сложно было отыскать даже его черты. Один глаз лопнул, превратившись в крохотную бледно-багровую медузу, второй неестественно повернулся в треснувшей глазнице. Дирк не был уверен, что Жареный Курт может их сейчас видеть. Челюсть была оторвана одним из чудовищных ударов, который, должно быть, уничтожил и нос, оставив на его месте глубокий треугольный провал. Это уже не было человеческим лицом, а его хозяин давно не был человеком.

Уцелевший глаз вдруг шевельнулся и уставился на них. Лишенный век, пронизанный посеревшими сосудами, он уже не мог ничего выражать. Но Дирк все равно резко отстранился, чтобы не видеть его.

- Тело свое отжило, - сказал он, словно самому себе, - Но мозг еще способен работать.

- Да, - подтвердил Юльке, - Мы обязаны после боя отнести его мейстеру Бергеру.

- От бедного Курта осталось так мало, что не сгодится и на штальзарга.

- Но, может, мейстер захочет видеть его своим новым кемпфером… - пробормотал Юльке.

- Мейстер может засунуть голову Курта в банку, - подал голос Штерн, - Старому «Морригану» давно нужна была компания. В одиночестве он скучает.

- Он не может скучать, стальной ты болван, - огрызнулся Юльке, - Он даже не знает, кто он такой. Это всего лишь мозг в рассоле, голосовые связки и электрический насос.

- О, если бы. Иногда я слышу его. Когда мейстера нет рядом, «Морриган» говорит. Не со мной, а со своими воспоминаниями. У него много воспоминаний, и когда он остается без дела, они возвращаются к нему снова и снова. Он что-то шепчет им, едва слышно, неразборчиво. Думаю, он очень одинок сейчас.

- Не думаю, что он одинок, - Дирк покачал головой, - У него, должно быть, полно работы сейчас.

- Это не та работа, что ему подходит. Он – мозг ребенка, выращенный в стеклянной пробирке. Он – мертвый мозг, который никогда не знал тела. Из такого может получиться только философ, а не счетная машинка.

Сложно было сказать, когда штальзарг шутил, а когда говорил всерьез. Возможно, он никогда и не был серьезен. Он был просто безумным осколком войны, одним из многих, завязших в теле самой истории.

- Дайте мне револьвер, Юльке.

Гранатометчик с готовностью протянул Дирку громоздкий двенадцатизарядный «Лефоше», поднятый с чьего-то тела. Дирк взял его, осторожно, как взведенную мину. Глаз Курта смотрел на него снизу, ничего не выражающий и равнодушный, как препарат анатомической кафедры, плавающий в растворе формальдегида. Дирк понимал, что несмотря на плачевное состояние «Висельника», на те жалкие останки, в которые обратилось его некогда могучее тело, Курт еще может послужить Чумному Легиону. Он был опытным и умелым бойцом, и его мозг, хоть и был поврежден, еще функционировал. Все, что может быть починено, должно вернуться в строй. Ему вспомнились отпечатанные на плохой серой бумаге листовки, которые он видел дома. Они болтались на стенах домов как нелепые театральные афиши, и среди трепыхающихся кайзерских «гусей» [42] Изображение «кайзерштандарта» включало в себя геральдических орлов кайзера Вильгельма. пестрели лозунги – «Помни, победа куется не только на фронте! Не допускай расходования ресурсов. Все, что сломано, может быть отремонтировано». Все верно. Мертвецы Чумного Легиона были его собственностью. С которой он расставался крайне неохотно.

Дирк нажал на спусковой крючок трижды. «Лефоше» отозвался негромким сухим треском выстрелов, окутавшись грязно-серым облаком быстро тающего порохового дыма. Пули разметали остатки мозга, безнадежно разрушив его, теперь он походил на клочья бледно-синей набухшей губки. Глаз больше не двигался. Он все еще смотрел в лицо Дирку, но в глубине его что-то незримо изменилось. Теперь он видел что-то другое.

- Рядовой Курт Вернер погиб во время штурма, - сказал Дирк, глядя себе под ноги. Мысок правого сапога был заляпан кровью, бесформенное пятно уже начало темнеть, запекаясь, - Он был достойным солдатом и умер с честью, за нас и Германию. Да примет его Госпожа в своих чертогах со всеми полагающимися почестями.

«Висельники» молча кивнули, даже штальзарг шевельнул массивной, как валун, головой. Рефлекторное движение. В Чумном Легионе не было надгробных речей. И каждый из них знал, что когда наступит его черед, с ним обойдутся точно так же.

- Был ранен и отстал во время отступления, - подтвердил Мертвый Майор, - Убит противником в рукопашном бою. Большая потеря для «листьев».

Дирк не стал ему говорить, что ложь здесь бесполезна. Тоттмейстер Бергер мог проникнуть в мысли каждого из них легче, чем ложка проникает в мягкое фруктовое пюре. Вещь не может лгать своему хозяину.

- Двигаемся дальше, - сказал он будничным тоном, отбросив ненужный более револьвер, - У нас много работы, «Висельники». И мне кажется, что мы уже близко.

ГЛАВА 10

Только мертвые изрекают

истинные пророчества.

Стивен Кинг

Время в траншеях течет иначе, чем под открытым небом. Хоть сами они и представляют собой не более, чем выемки в земле, из которых можно видеть то же солнце, и те же звезды. Здесь нет часов, и минуты не делятся на секунды. Здесь, в мире осклизлых земляных стен, колючей проволоки и изломанных линий, даже время передвигается не по прямой, а как пехотинец, преодолевающий сложный узкий лаз под вражеским огнем. Оно не мчится сломя голову, а движется резкими прыжками с неровным интервалом – чтобы избежать внимания вражеских прицелов и сбить с ритма стрельбы стрелков. Иногда оно подолгу замирает, вжавшись в землю, и кажется, что оно замерло навсегда, даже стрелянные гильзы летят на землю бесконечно долго, а кровь, ритмичными толчками выплескивающаяся из ран, образует в воздухе неровные кляксы.

В очередной раз подняв голову, чтобы оценить плотность огня наверху, Дирк с удивлением заметил, что на поверхности уже полдень. Прежде неуверенное в своих силах фландрийское солнце, бледное и какое-то болезненное на вид, набралось сил и незаметно выкатилось на самую вершину синевато-белесого стеклянного купола, внутри которого все было затянуто клубами порохового дыма и мелкой земляной пыли. Усмехнувшись этому солнцу, Дирк вспомнил их старую гимназическую забаву – взять стакан, накрыть им муху, а потом выпустить внутрь густую струю табачного дыма. Только сейчас мухами были они сами.