Петр Воробьев - Разбой

– Гэм Шэн? Вэрнэк Шэн? – самусец отбросил топор и молитвенно сложил руки в направлении Гамчена.

– Любо! – воскликнул Самбор.

– И то. Гамчен, ты сузил совокупность страданий в этом круге, – сказал Овсяник.

Сквозь ионосферное шуршание пробились звон струн лютни и серебряный голосок:

Лютня отыграла, и мужской голос без особой на то нужды объяснил:

– Это была рыбацкая песня с острова Эстро. На этом музыкальная передача заканчивается, а сейчас с нами на связи Дагбьёрт, кавский вестовщик «Моряка севера». Он смог поговорить с Кромбьёрном Магниссоном, шкипером «Хранительницы Меркланда», и поведает нам, что в Каве творится, и верно ли, что корабли посуху летают, а под Осорь-горой демоны завелись – обо всём услышим из первых уст. Рассказывай, Дагбьёрт.

Меттхильд на миг оторвалась от работы и прибавила громкость.

– В четверг дюжина четвёртой недели зимы, «Хранительница» пришла из Чугуана в Каву с грузом и путешественниками. Многим путь лежал дальше на запад, то же – части груза. Бронепоезд «Клятва Йорда Манссона» ходит из Гандарии в Кронию раз в месяц, и на излёте той же недели «Йорд» шёл через Яганскую долину, как раз вверх по реке. Кромбьёрн шкипер и решил подняться по Туаю до слияния с Крода-Кыгом, чтоб сберечь время да упростить путникам дорогу. Сказать, что «Хранительница» летела посуху, красиво, да не совсем верно. Она посуху не летает, котлу распада вода нужна. А Туай хоть и река, с одного берега другой как раз не всегда виден. Я и напросился на борт до Ягана и обратно. И Овсяника, кавского поединщика, взяли на всякий случай.

Меттхильд взяла с блюдца из лещинского костяного фарфора ломтик сушёного яблока с корицей и принялась задумчиво жевать.

– Понятно. Но хоть через пару островов «Хранительница» перескочила?

– Не без этого. Ты лучше спроси, что приключилось в Ягане?

– Хе-хе. Что ж в Ягане приключилось?

– Встретились, перегрузились, и вдруг снегопад не в пору. Скоро весна вроде, а в долине за одну ночь насыпало сажень снега. Едва поезд две рёсты прошёл, по дороге к мосту через Охатское ущелье, паровоз сошёл с пути. Уже в предгорьях, куда «Хранительнице» было не подняться. Слушайте запись, это мой разговор с Кромбьёрном и товарищами, как раз перед тем, как по второму разу с «Йордом» распрощались.

После нового шуршания, слегка замутнённый голос Дагбьёрта зазвучал на фоне приглушённого гула. Наливая кипяток из электросамоварчика в фарфоровую чашечку поверх щепоти терпко пахнувших сушёных листьев саликского чимара, Меттхильд подумала, что вестовщика могли на самом деле звать и Дагобером – в его речи присутствовало что-то еле уловимо гутанское.

– Теперь поведай, Кромбьёрн, как ты выручил дружину «Йорда Манссона».

Голос погрубее, чем у Дагбьёрта, ответил:

– Хахаха. Моя заслуга – что сообразил с экологами связаться, да спутниковую картинку посмотреть, нет ли кого вблизи, чтоб паровоз обратно на путь поставить. А то застрявший поезд, пусть даже с пушками и в броне – всем грабителям приманка, как бырсям [204] панцирный слон. Панцирный, но дохлый. Думал, может, золотодобытчики рядом, с самоходной драгой. Золотодобытчиков мы не увидели, зато в долине за Осорь-горой приметили зимовье самусов с мамонтом. А что дальше вышло – за то честь да поклон Овсянику Круковичу, поединщику рыбацкого братства, его оруженосцам Гамчену Шемтовичу и Чачамокожу сироте, Самбору Мествиновичу, схоласту янтарного дракона…

– Так я и знала! – воскликнула Меттхильд, взяв ещё один ломтик яблока и устроившись поближе к асирмато, стараясь поуютнее угнездиться в куньей безрукавной поперечке.

– …моему второму штурману в учении Ингви Гафлидассону, да Эшкэль-Кэгу, самусскому пастушонку. Овсяник с оруженосцами к самусам пошёл, Ингви я с ними отрядил путь указать, а Самбор…

Раздался смех, и ещё один незнакомый голос продолжил:

– Сам в подмогу навязался.

– Поднялись они к перевалу на яках, – продолжил Кромбьёрн.

– И на синем туре, Волопёр его зовут, – добавил глубокий, низкий, и одновременно мягкий голос.

– Расскажи, почему вертолёт не послал, – попросил Дагбьёрт. – Твой вертолётчик, чай, не только своим зароком знаменит?

Несколько голосов захихикало.

– Да сколько можно меня подкалывать? – взмолился кто-то. – Я вызывался лететь! И это не вертолёт!

– Лететь через горы – дело нелёгкое, – сказал Кромбьёрн. – Если б кто и справился, так это Мировид, но могло статься, те самусы сроду синхроптера не видели, могли неправильное отношение проявить. Тогда б не видать нам мамонта. А тут заехали пятеро на яках… и на синем быке, я помню, Овсяник… одолжиться по-соседски, один даже родственного племени…

Шкипер вздохнул и похолодевшим голосом, в котором словно заслышался треск айсбергов, продолжил:

– Только иначе всё вышло, и если б не Овсяник со товарищи, совсем бы худо обошлось. Подъехали они к зимовью, зимовье горит, а самусов демонопоклонники убивают. Жён с детьми не щадят. Тут наши пятеро им и дали. Овсяник, скольких вы уложили?

– Без малого четыре дюжины, – ответил глубокий голос.

– По девять на одного? – восхитился Дагбьёрт.

– Дело не в числе, – сказал поединщик. – Они не были в мире сами с собой, не размышляли о нравственности, мудрости, и учёности, алкали недостойного, и пали жертвами собственных страстей.

– Но и ты помог? – спросил вестовщик.

– Я помог только уменьшить страдания в этом круге, и пробудить справедливость. Как и товарищи мои.

– Чачамокож говорит, – добавил совсем молодой голос, – на Овсяника горнее сияние спустилось, и последние полдюжины он просто взглядом уложил. Самусы решили, что поединщик наш – это Гшэн-Рэ, страж загробного мира, мы – его сотники Вэрнэк-Шэн и Вэк-Шэ, Ингви – проводник душ Бэ-то, а Самбор – богиня стрельбы из лука Рэг-Бэдма!

– Такое было разочарование, когда я поднял забрало…

– Самбор! – невольно воскликнула Меттхильд.

– При всём моем знании меня, на богиню я всё-таки не тяну.