Лев Вершинин - Сельва умеет ждать

К уютному посапыванию судьи приметалось басовитое всхрапывание заседателя и молодецкий присвист конвоя.

Устали все: процесс длился третий месяц, и каждый из участников, кроме, может быть, кибера-протоколиста, понимал — результат предопределен. Анатолий Иванович понимал это лучше всех.

У него было время поразмыслить.

И фрагменты мозаики, казавшиеся раньше хаотичной россыпью стекляшек, сложились в математически точный витраж.

Нелепые, а порой и страшные события последнего года, все эти невесть почему происходящие срывы поставок, забастовки на космоверфях, изрядно смахивающие на саботаж, и аварии на космодромах, весьма напоминающие диверсии, были звеньями одной цепи, крепко сваренной с прямой уголовщиной. Кто-то безмерно богатый, сильный и очень хорошо прикрытый на самом верху целенаправленно уничтожает структуру космофлота. Происходит, в сущности, именно то, на что намекал в своих туманных, но зловещих колонках покойный редактор «Вечерней Земли». Ворохаев не был близок с Борисом Федоровичем, не знал и не хотел знать истинных причин его гибели. Но еще тогда, помнится, он отметил, что господин Деревенко зарывается, поскольку за этакие намеки не то что журналистов, но и серьезных людей стреляют, как бешеных собак. А когда его мимолетный прогноз неожиданно осуществился, планетарный завхоз испугался. И запретил себе думать на эту тему.

Не получилось.

Следующим стал Игорек. Вернее, Игорька не стало. Согласно полицейскому рапорту, Игорь Николаевич Либертэ (Свобода (фр.).), первый зам начальника космофлота по безопасности движения, давний, добрый приятель Анатолия Ивановича, был скручен неизвестными в камуфле на пороге собственного дома, засунут в аэроджип и с тех пор исчез бесследно.

А через девять дней, опять-таки у собственного дома, сорока семью пулями из трех автоматов в упор разнесли в мелкие щепочки голову шефа планетарного арбитража. Судья Боб Уолвинд (Вихрь (англ.).), молодой, упрямый и очень симпатичный Анатолию Ивановичу, исхитрился за неполные два месяца опротестовать три конверсионных проекта, восемь арестов космофлотской недвижимости и около двух десятков толлинговых операций. Впрочем, об этом полицейские сводки умалчивали. Зато по всем стереоканалам, кроме Первого Независимого, обсуждались стоимость семейного бунгало, выстроенного еще старым судьей Уолвиндом, и причины бездетности самого Бобби.

«Эпидемия какая-то, — сказал Анатолий Иванович Сереге Валаамову, своему заместителю по юридической части, по дороге с панихиды. — Кто следующий?»

«Уж, во всяком случае, точно не я. Кому я нужен?» — хмуро отшутился неунывающий Сережа.

И ошибся…

— Протестую, ваша честь!

Анатолий прослушал, против чего на сей раз попытался протестовать настырный Саня. Вряд ли уловил это и сонный судья. Однако, встрепенувшись, он бодренько отреагировал:

— Протест отклонен.

— Но, ваша честь…

— Третье предупреждение, — невозмутимо сообщил судья. — Адвокат Казаржевский, покиньте зал заседания.

— Но, ваша честь…

— Конвой!

Бросив виноватый взгляд на подзащитного, Саня вызывающе медленно сложил кристаллы в кассету и направился к выходу, окруженный натужно сопящими сержантами, страшно довольными нечаянным развлечением.

Анатолий Иванович чуть заметно кивнул ему на прощание.

Парень молодец, делает что может. К сожалению, здесь от него ничего не зависит. Здесь ни от кого ничего не зависит.

— Продолжим. — Вошь-Тыкайло глотнул теплой минералки и поморщился. — Том одна тысяча первый, эпизод девять, кристалл семьсот сорок три. Приглашается свидетель Валаамов. Что, опять не явился свидетель Валаамов? Безобразие!

Ворохаев крепко сжал пальцами колени. Спо-кой-но. Не в первый же раз. Может быть, даже не специально. Возможно, это животное не знает…

…Вскоре после того памятного разговора весельчак Серега, уйдя с вечеринки, не пришел домой.

Никогда.

В кабинетах Управы вполголоса судачили: кто, за что, зачем? Но Анатолий Иванович уже знал совершенно точно: предупреждают его.

А ведь он всего лишь планетарный завхоз.

Не больше.

Но и не меньше.

Двадцать два года он ведает всем хозяйством Земли. Он знает каждую трещинку в асфальте Большого Токио, каждый вентиль в системе бомбейской, будь она неладна, канализации и масть каждой крысы, обитающей в подвалах Бодаибо, куда он, кстати, так и не успел нагрянуть с проверкой. Он пересидел пятерых планетарных голов, начиная с Валерия Грата. Бывало, срабатывались замечательно. Случалось, и конфликтовали, как же без этого. Интригами он никогда не интересовался, ему с головой хватало своей работы. И того, что Лох-Ллевен из срока в срок исправно подтверждает его полномочия. Он всегда чурался политики, но вот — политика пришла и не побрезговала заняться им.

Потому что он не умел работать плохо, а тем более смотреть сквозь пальцы на порчу ценного имущества. Весьма похвальные качества. Но когда в моду входят саботаж и диверсии, носители упомянутых качеств из моды выходят.

Нередко — ногами вперед.

Впрочем, насчет этого господин Ворохаев был спокоен.

Кандидатура планетарного завхоза утверждается лично Его Высокопревосходительством, который, между прочим, однажды сказал на летучке: «Незаменимых у нас нет. Кроме Анатолия Ивановича».

Его не убьют. Физическая ликвидация лица из номенклатуры Лох-Ллевена способна, пусть ненадолго, вырвать Деда из перманентной комы. Одному Богу ведомо, чьи головы тогда полетят — и только ли головы? А Те, кому он мешает, отнюдь не камикадзе.

Но и он не самоубийца. Он нормальный, еще далеко не старый человек, жизнелюб и анекдотчик. У него на шее красавица жена, два сына, замечательные бутузы, две собаки — веселый сеттер Патрокл и кавказская сука Мераби, кошка-персианка и застарелый диабет. Все это требует заботы и ухода. Так что он с удовольствием ушел бы из-под огня, сдав полномочия какому-нибудь купленому-перекупленому кужку (Презрительное малороссийское ругательство.). И, будьте уверены, не пропал бы. Ему уже предлагали различные варианты, вплоть до полутора златых гор ежемесячно.

Одна проблема: его отставку опять-таки может принять только Дед…

И Анатолий Иванович продолжал тянуть воз.

Он честно старался не нарываться.

Пытался не обращать внимания на вопиющие случаи преступной халатности и разгильдяйства, он и сам трижды пробовал разгильдяйничать, но ему от этого делалось плохо, пухли ноги, подскакивал сахар, и он сутками лежал под капельницей прямо в кабинете, под аккомпанемент бушующего давления проводя бесконечные компофонные совещания.

Ворохаев продолжал мешать. А те, кому он, сам того не желая, путал карты, имели в арсенале множество аргументов, в списке которых пули были далеко не самым убедительным средством воздействия…