Владислав Жеребьёв - Разведка боем

— Да не пусто, почему сразу так. Вот ватники, вот штаны, вот сапоги кирзовые. Некоторые даже без дырочек. Вот портянки, ношенные, но без резкого запаха. Консервы, шпроты вроде. Курево и радиоприемник.

— Какой ватник забавный, — не брезгуя грязноватой, но теплой одеждой, Курехин начал сноровисто надевать на себя предложенное.

— А что тут странного? — Не понял аналитик. — Он, как истинный гуманитарий сначала решил осилить ватные штаны на лямках, да портянки в горошек, из-за чего несколько замешкался и поотстал от своих более опытных товарищей.

— Номер, вон погляди.

— И то верно. — Хелл с сомнение провел пальцем по вытравленному на груди семизначному номеру. — Как у зеков.

— Или как у пленных, лагерных заключенных. — Предложил Всеволод. — У меня дед во вторую мировую в таком щеголял почти четыре месяца, пока из лагеря не сбежал.

— Герой? — С интересом поинтересовался Давыдов.

— Да куда там, — майор взял в руки странную консерву, и начал изучать написанное на этикетке. — Геройский был дед, что уж говорить, но вот только особисты ему ни в грош не поверили. Особенно не жаловали тех, кто сам дернул. Как, мол? Да почему живой ушел? Не иначе, предатель, или хуже того, шпион.

— А что потом?

— Остаток войны в штрафбате отслужил. Умер, правда, паршиво.

— А это как? Немецкая пуля?

— Жди, дожидайся, — Всеволод аж скривился. — Протопал мой пращур войну без особых осложнений, хоть и заградотряд за ним шел, и жрать давали дерьмо пополам с соломой. Умер просто. Шел по двору вечером, меня значится навестить, маленького, а его в подъезде и зарезали. Вот оно значит, как вышло. Всю войну прошагал, и жив живехонек, а тут пара ублюдков за четвертной в кармане.

— И вода, опять вода, — постарался переменить грустную для товарища тему Семен. — Что им, других локаций не нарисовать?

— А ты бы предпочел голым задом, да в жерло вулкана? — Хелл ехидно усмехнулся и продолжил копаться в будке в поисках хоть чего-то, что могло быть приспособлено в качестве оружия. Чем дальше продолжались поиски проводника, тем мрачнее тот становился. — Худо дело, — наконец, признался он, выкладывая по очереди странные находки на обозрение путешественников по электронным мирам. — Похоже, мужики, мы ЗэКа, и не просто, а в месте отбывания заключения.

На бревна легли рядком атрибуты тюремной жизни. Заточка, сделанная из прессованной бумаги, половинка лезвия обвернутого изолентой, железные плошки, куцые ложки с помятыми краями и куча другого хозяйственного скарба. Кроме того, нашлась и заветная коробка с информацией, обычная жестянка из-под печенья. В ней Хелл обнаружил три пластика с фотографиями и записку, которую тут же и прочитал вслух.

— Вы достигли высшей точки своего испытания и если вы тут, до победы недалеко.

— Видали, — хвалит, тварь. — Курехин зло сплюнул в воду.

— Ага, хвалит, — в тон ему повторил Семен. — Я бы его тоже похвалил, вон той бритвой, да по горлу.

— Заткнитесь, уважаемые, — прокашлялся в кулак проводник. — Тут может про жизнь вашу написано, а вы убийство первой степени озвучиваете.

— Читай уж, — грустно махнул рукой Всеволод. — Что там эта крыса накропала?

— Читаю. Мир, как вы могли заметить, переродился. Изменилось многое, в том числе и пеницитарная система. Вам надо выжить, сохранить человеческое лицо, и только когда порог испытаний, установленный системой, будет пройден, откроется новый переход. Удачи, и не скучайте.

Взвыли сирены. Откуда ни возьмись, и тумана ведь этого не было, а появился как ниоткуда, выскочил полицейский катер и, сверкая проблесковыми маячками, устремился к потерпевшим крушение.

— Помощь? — Нахмурился Семен, но умудренный в таких делах проводник только покачал головой.

— Осужденные, — взревел громкоговоритель на борту судна, — оставайтесь на своих местах и не пытайтесь покинуть точку сбора. Вас конвоируют по месту дальнейшего отбывания наказания.

Бойцы на бору катера ощетинившись стволами хмуро наблюдали как катер подтаскивают баграми к борту и сбрасывают веревочную лестницу. Что-то сверкнуло, ухнуло, и все военные поспешно надели респираторы.

— Травят, — Всеволод тяжело опустился на бревна утлого средства передвижения. — Не потонем тут, так… договорить он не успел. Сознание покинуло майора и наступила долгожданная, уютная и такая желанная тишина.

— Морфов не выпускать, — услышал Курехин злобный окрик кого-то из корабельного начальства, почти провалившись в черное безмолвие… — Сан-Антонио нам голову открутит, если они тут какую заразу подцепят. Денег же стоят, уроды.

— И кто это придумал тикать за границу по морю. Идиоты, реально идиоты. Это же не Куба.

Восемь дней до часа «икс». Поздний вечер. Реальность. Санкт-Петербург.

Семен Давыдов явился хоть и вовремя, но серьезно навеселе, из за чего получил от Всеволода такой нагоняй, что всю дорогу отмалчивался и дышал перегаром в открытое окно.

— Почти сбрендил, — признался он, наконец, майору, скучающему рядом с Капустиным на переднем пассажирском сидении. Винни вел, сверяясь с навигатором, да периодически материл очередную яму, которую не успел заметить в свете фар, а Всеволод просто курил одну за одной.

— И что так? — Поинтересовался Курехин.

— Да после той свиданки, — Семен покосился на водителя, но Всеволод махнул рукой.

— Свой.

— Ну, тогда ладно. Ты представляешь, майор, какой облом. Думал что обломится, а вышло что обломилось.

— Гротеск, понимаю.

— Да ты не хохми. У меня и так своих комплексов не счесть, а тут еще это. Не поверишь, какой день напиваюсь в стельку и из дома не выхожу.

— А где водку-то берешь?

— Да по интернету заказываю. Консервы и спиртное, мне больше и не надо.

— Ясно, а мы тут землю копытим, чтобы твою и мою задницу вытащить.

— Так позвали бы.

— И что ты можешь предложить в сложившейся ситуации?

— Как что? — Пьяный Давыдов даже ахнул. — Анализ! В таком деле анализировать данные, первое дело, и не смотри что я по интернет-трафику. Для меня, что хочешь по зубам.

— Тогда возьми вот это, делом займись. — Майор покопался в бардачке автомобиля и, вытащив оттуда распечатку с собранными по Рубежу данными, вручил её Семену. — Головушку свою лишний раз потренируешь. Может, помолчишь.

— А вот хамить не надо, обижусь и уйду в себя, а вот какой я оттуда выйду, лучше бы вам не знать…

Ухмылялись мужики, не воспринимали щуплого очкарика всерьез, а зря они так. Как в любом другом человеке в Семене были две стороны, и если психика у индивидуума нормальная, то половинки эти, как правило, дружат. Психологическая травма, полученная Семеном в детстве, не только пошатнула его внутренний мир, она его перестроила, и нормальное поведение в социуме давалось ему с огромным трудом.