Роман Глушков - Найти и обезглавить! Том 1

К счастью, нас с Баррелием в те суровые края никто не гнал. И за первые десять дней нашего путешествия мы с ним отмахали примерно треть расстояния, что разделяло Дорхейвен и Тандерстад.

На вейсарской границе наши дороги с караваном разошлись. Он продолжил путь на восток, а мы повернули севернее – к Балифорту.

Для меня, успевшего малость свыкнуться и с дорожными тяготами, и со сменой обстановки, это событие не имело большого значения. Подумаешь, пересекли очередную речушку и оказались в другой стране, где были точно такие же деревья, трава, камни, крестьянские лачуги и все остальное. Вот когда мы дойдем до города, тогда и скажем: да – теперь мы в Вейсарии! Помимо ее скупой, но аккуратной архитектуры, что разительно отличалась от неряшливой и сумбурной архитектуры городов Промонтории, в Балифорте мы снова увидим горы – Вейсарские Ольфы. Тогда как здесь, на границе, нас все еще окружали лесистые холмы, которые на меня, выросшего в Гиремейских горах, не производили особого впечатления.

Я был не прочь идти дальше, но ван Бьер считал иначе. Достигнув самой маленькой и самой богатой страны Оринлэнда, он решил устроить нам обоим короткий отдых. С настоящими кроватями, хорошей едой, выпивкой и шлюхами. Два последних удовольствия, естественно, предстояло вкушать одному лишь кригарийцу. И все же он, будучи человеком суровым, но справедливым, пообещал подсластить отдых и мне. Подсластить в прямом смысле слова: угостить меня засахаренными сухофруктами или вишневым пирогом… Конечно, если сей товар отыщется на том занюханном постоялом дворе, где монах собрался остановиться.

У этой дыры даже имелось поэтичное имя, видимо, обязанное по мнению ее хозяина придавать ей солидности – «Усталая секира».

Мы могли бы остановиться в местечке попристойнее, да только там пришлось бы расплачиваться деньгами, а с ними у кригарийца было не густо. Зато в «Усталой секире» принимали не только их, но и золото, пусть даже в Вейсарии, где торговать золотом разрешалось лишь банкам, за это можно было огрести неприятностей. Но побродивший по миру ван Бьер знал немало уголков, обитатели коих, чтя законы, порой закрывали на них глаза, чем сильно упрощали жизнь путникам вроде нас.

В отличие от денег, золота у нас было столько, чтобы мы могли бы жить в «Усталой секире» полгода, ни в чем себе не отказывая. Помимо золотой цепи, которую Баррелий отобрал той кровавой ночью у мертвого бахора, он насобирал с трупов убитых им врагов еще немного золотишка и побрякушек. Среди которых обнаружились даже… золотые зубы! И когда только он успевал выдирать их из вражеских ртов, учитывая, что ему приходилось тащить за собой меня и постоянно драться?

– Чего вылупился? – буркнул мне монах. Он сделал небольшую остановку на пути к постоялому двору, чтобы, пока никто не видит, разорвать кусачками трофейную цепь на звенья. Кригарийцу явно не нравилось заниматься столь недостойной работой при свидетеле. А тем более при свидетеле, из чьего дворца он вынес все эти драгоценности.

Я лишь пожал плечами: дескать, ничего, просто смотрю. Баррелий во мне ошибался. Глядя, как он перебирает свою добычу, я не испытывал к нему презрения. И вообще почти ничего сейчас не испытывал. Дорхейвен остался далеко позади, а вместе с ним осталась и та часть меня, что была привязана к моему прошлому и его атрибутам.

– Что бы ты обо мне ни думал, ты ведь согласен, что это было справедливо: отобрать золото у убийц твоего отца? – спросил Пивной Бочонок. Видимо, для успокоения совести, так как вряд ли у него было желание оправдываться передо мной.

Я кивнул, не имея на сей счет возражений.

– Ну а нам, хочешь не хочешь, нужна еда, отдых, выпивка… сладости. Тебе – твои сладости, мне – мои, – заключил кригариец. – Не вижу в этом ничего плохого. Мы и без того большую часть жизни вынуждены отказываться от удовольствий. Так почему бы не предаваться им, когда для этого выпадает время?…

Хозяином постоялого двора был угрюмый одноглазый толстяк с отрезанными ушами и с наполовину отсутствующей – как будто даже откусанной, – верхней губой. Судя по его жуткому виду, он не всю свою жизнь простоял за прилавком. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что он прибрал к рукам «Усталую секиру», убив ее прежнего хозяина. Причем вместе со всеми его близкими. Которых он перед этим долго насиловал и пытал. А затем разделал их на части, изжарил и скормил своим посетителям под видом говядины…

Именно такие безумные фантазии родились у меня в голове, пока Баррелий, отозвав этого урода в сторонку, торговался с ним полушепотом. А также украдкой передавал ему золотишко. Разумеется, не все сразу, а по кусочку – кригариец тоже был тертым калачом и не собирался переплачивать. Тем более за сомнительного вида еду и столь же сомнительные местные увеселения.

Наконец они сошлись в цене и ударили по рукам. После чего трактирщик взялся готовить нам ужин, а монах вернулся за столик, который мы с ним облюбовали, и сообщил мне последние новости:

– Насчет комнаты и ужина все договорено. А вот сладостей здесь не держат, так что не обессудь. В смысле, твоих сладостей, а не моих. Мои должны прийти сюда, как стемнеет. Хотя что-то подсказывает мне: опять вместо сладкого я буду давиться какой-нибудь кислятиной. В таких местах тебе редко дают то, что обещают. Зато плату сдерут, как за заморские деликатесы, будь уверен.

Хозяин поставил на стойку две большие кружки с пивом и подал Баррелию знак, что это – для него. Не иначе, это чудовище считало ниже своего достоинства самому разносить еду и выпивку. Хотя, с другой стороны, оно поступало совершенно правильно – незачем обладателю столь жуткой рожи портить людям аппетит, приближаясь к ним во время еды. А посетителей у него в этой глуши, судя по почти пустому залу, было не слишком много.

Кроме нас в трактире сидела всего одна компания: четверо островитян, грязных и лохматых настолько, что я затруднялся определить, сколько каждому из них лет. Но стариков среди них явно не наблюдалось. Все четверо вели себя шумно и оживленно – так, как обычно и ведут себя подвыпившие островитяне. Я знал об этом не понаслышке: мой отец иногда устраивал пиры в честь посланников из Хойделанда, что приезжали в Дорхейвен на торговые переговоры. И когда те посланники хмелели, их вопли, бывало, заглушали голоса остальных гостей.

Эти островитяне не были ни высокородными, ни благопристойными, а иначе их сюда бы не занесло. Возможно, они даже были разбойниками, но поди угадай это заранее, пока они не выкажут свои преступные намерения. Насмотревшийся на подобных соратников в своих походах, ван Бьер относился к воплям этой компании совершенно равнодушно. Чего нельзя сказать обо мне. Каждый ее взрыв хохота заставлял меня ежиться, а каждый донесшийся оттуда удар кулаком по столу – вздрагивать. Поэтому немудрено, что я оробел, когда Баррелий, велев мне оставить меч на скамье, послал меня к стойке за пивом.