Алексей Доронин - Сорок дней спустя [litres]

Сознание не ушло, но боль, скопившаяся в глубине черепной коробки, заставляла лежать смирно, при каждом движении вспыхивая с новой силой.

– Шустрый, зараза, – произнес возвышавшийся над ним человек. Данилов видел только его ботинки со шнуровкой.

Послышались голоса. Двое или трое. Александр понял, что попал как кур в ощип. В лицо ударил свет нескольких фонарей. Над собой он видел три пары потрепанных валенок и одни берцы.

– Кто к нам пожаловал. – Голоса доносились издалека, будто сквозь толщу воды.

– Тушкан.

– Богатенький тушканчик… – Рюкзак с Сашиной спины перекочевал в руки одного из только что подошедших.

Хлесткий звук удара.

– Мясник, ты чего? – Голос, только что звучавший глумливо, превратился в блеянье.

– Грабли убери.

Последняя реплика принадлежала тому, кто отправил Сашу в нокдаун. И голос его вдруг показался Данилову знакомым.

– Так мы это… – оправдывался один из тех, что прибежали потом. Судя по всему, им было не больше двадцати. – Посмотреть хотели.

– Посмотрели? Отдыхайте. Правила забыли, да?

Молчание. Похоже, человек с жутким прозвищем был тут за старшего.

Лежа на заснеженном полу, Данилов размышлял о своем будущем. Будут ли его пинать, пока внутренности не превратятся в кровавую кашу, прирежут как свинью или не пожалеют пули?

Он не угадал.

– А ну вставай, – скомандовали ему. – Пройдемся.

Кирпичный ящик чуть покосило, часть крыши исчезла, но стены уцелели, а стекол не было и раньше. Здание опустело за пять лет до войны, когда кинотеатр разорился, проиграв конкурентам.

Александра снова кольнула память, хотя уже гораздо слабее. Буквы на фасаде были еще видны. Тут он использовал не краску – откалывал по одной плитке облицовки. Понадобилась вся ночь, но надпись долго радовала городские власти.

«Бухай. Колись. Скорее сдохни». Ее замазали, однако, чтоб она полностью исчезла, пришлось бы ободрать все здание.

Главный вход был заколочен, но один из запасных, рядом с чьими-то каракулями «Эмо – чмо», через который раньше выпускали зрителей после сеанса, зиял распахнутой дверью. Туда они и направились.

Сашу затащили внутрь и тут же закрыли дверь на засов. Подталкивая в спину, погнали по лестнице. Оглушенный и полуослепший от фонарей, Данилов шел ощупью, но его провожатым маршрут был хорошо знаком. Несколько раз он падал, и его рывком поднимали на ноги. После третьего пролета лестница закончилась узким коридором с ободранными стенами и низким потолком. Вряд ли в эту часть здания пускали зрителей. На стене висела лампа – похоже, газовая, провода к ней не тянулись.

Его втолкнули в каморку без окон, которая раньше была то ли подсобкой, то ли закутком киномеханика. Ее тоже освещала лампа, дававшая неяркий красноватый свет. В комнате стояло несколько стульев, небольшой столик, пахло куревом и прокисшей пищей.

У дверей лежал тюк, похожий на тело, завернутое в ковер. Рядом на полу темнели бурые пятна.

Конвоиры остались снаружи. Последний – дылда с лицом, замотанным шарфом, так что был виден только нос, на котором пузырился волдырь, – выходя, закрыл дверь за собой. С Сашей зашел только Мясник.

Данилова не усадили – швырнули на стул.

– Кто это? – спросил сидящий по другую сторону стола.

– Откуда я знаю, Дмитрий Генрихович? – буркнул Мясник, тяжело садясь по правую руку от Саши. – Уже полдня пасем. Пулеметчики запалили через ПНВ. Шляется вокруг, высматривает.

– И на хрена привели? Почему на месте… не поговорили?

Голос – противный въедливый тенорок.

– А допросить? – пробасил Мясник.

– Да что он скажет? – усмехнулся тот, кто явно стоял ступенькой выше в иерархии. – Думаешь, он из красногорских? Да иди лесом. Обычный чушкан подвальный. Ну давай, раскалывай его, раз уж притащил. Но на будущее, не надо всякую мразоту водить. Ты его счетчиком мерил?

– Да вроде чистый. Относительно.

Мясник развернул Сашу вместе со стулом к себе.

– Ты. – Угрожающих интонаций в его голосе не было, и это встревожило куда сильнее. – Ты чего тут забыл?

– Да просто шел.

Мясник ударил Александра под ребра несжатым кулаком. С виду легонько, но тот взвыл.

– Ты лучше не задерживай добрых людей.

– Да жратвы хотел поискать! – На несколько секунд Данилов забыл обо всем от боли. – Думал, тут осталось…

Мясник фыркнул, а у обладателя неприятного вкрадчивого голоса его слова вызвали смех. Данилов наконец-то смог его разглядеть, но толку-то. Такое лицо может быть и у слесаря, и у доцента. Не за что зацепиться взглядом, обычный среднерусский тип: широкие скулы, маленькие глаза, темно-русые волосы. Такого увидишь в толпе и не запомнишь. Среди своих подельников он выделялся разве что одеждой – чистым и выглаженным камуфляжем.

– Значит, «жратвы поискать». Здесь, – продолжал допрос Мясник. – Ты что, паря, не местный?

– Местный. – Данилов лихорадочно соображал, какой ответ честнее. – То есть нет… Вообще, из Новосибирска.

– Скажи еще, на поезде приехал. – Мясник разглядывал его, словно энтомолог жука. – Подожди-ка. Где-то я видел твою рожу.

– Мясник, ну долго еще? – Дмитрий Генрихович постукивал костяшками по столу. – Тут все и так ясно.

– Сами говорите: осторожность прежде всего.

– Как знаешь. Ладно, я пойду, а ты развлекайся. – Человек с неприметным лицом поднялся. – Как закончишь, отведи до института.

– Сам дойдет, – буркнул Мясник. – А я его вспомнил. Соседи мы были.

– Добрый ты человек, товарищ Мясник, – усмехнулся Дмитрий Генрихович. – Ты извини, мне насрать, будь он хоть твой брательник. Проводи, а то заблудится.

«Соседи»… это было преувеличением. Саша тоже его вспомнил. За эти три года тот, кого теперь называли Мясником, постарел, облысел и лицом стал напоминать Джона Локка из сериала «Lost». Природа хорошо постаралась, делая его непривлекательным: рябое лицо, похожее на проросшую картофелину, челюсти добермана да глаза чуть навыкате. Завершающим штрихом был красный ожог на лбу, смахивающий на след кочерги.

Он был человеком, которого знали все, – городским клоуном. Что бы там ни было с психикой, физического здоровья ему было не занимать. С марта по октябрь он ходил в коротких штанах и панамке – по рынкам, магазинам, остановкам, приставая к прохожим и горланя непотребства.

Поговаривали, что он не псих, а просто раскованный человек, которому нравится роль юродивого. Что у него была работа. По крайней мере, он ездил на трамвае на Тырган примерно в то же время, что Саша в институт. Каждый раз, когда этот мужик входил в вагон, начиналось шоу. Он декламировал куплеты собственного сочинения: «Если лидер либераст, то он Родину продаст!» Или: «Если в кране нет воды, где причина той беды?» На каждый день у него была новая присказка, всегда провокационная.