Игорь Федорцов - Сталкер-югенд

Ветер унялся. Солнце немилосердно калит землю и камень. Плюнь под ноги, слюна зашипит и испарится. Переливающее марево мутит воздух, морочит взор. Зелень вокруг кажется припыленной и увядающей. Под ближайшим обрывом притих-притаился лесок. Десяток деревьев — дубки погодки и реденькие кустики. Здесь же поросли рогоза, вода в наличии. Немного, но имеется. Паха словно не видит удобного места отдохнуть и переждать зной. Прется по жарище. Как не угорит в такой рубахе?

− Откуда ты такая?

− Оттуда, − осторожничает Чили. Спасти одно, а доверие еще заслужить требуется.

− И много вас таких?

− Каких таких?

− В шортах?

− А что? Еще кого кинешься выручать?

− Одной хватит мыкаться.

− Пфффф! — возмущена Чили. Тоже мне, человек-паук!

Паха сбавил ход, вытащил из заднего кармана большой носовой платок и протянул девушке.

− Повяжи на голову. Напечет.

− А чище нет? — делается справедливое замечание. Платок мят, замусолен и завацкан. На уголках узелки.

− Постираешь, будет. Давай, давай! Не стесняйся. Мне потом с тобой возиться мало охоты, − он встряхнул на плечах тощую понягу. — Этого припарка предостаточно.

Чили взяла платок двумя пальцами, брезгливо выхлопала и только потом повязала на голову. Паха кивнул — другое дело!

Забирают к каменистой осыпи. Чили начинает отставать. Острое крошево болезненно чувствуется через тонкую подошву кед. Камень едет под ногами, сбивая и замедляя шаг.

Осыпь заканчивается у высохшей до черноты травы. По жухлому щетиннику тянется след не след, тропинка не тропинка. Паха не идет, волочит ноги, шаркая и приминая сухостой. Стебли хрупают будто стеклянные. Пытка длится недолго. Сворачивают. Оглядывая себя, Паха собирает со штанов мелких букашек, давит ногтями и отбрасывает.

− Ну-ка! — нагибается он осмотреть ноги Чили. Оттягивает резинки носков, обхлопывает её шорты.

− В зубы не заглянешь, − сердится она на бесцеремонность. Надобность в осмотре не понятна. Букашки и что?

− Не лошадь, − отвечает Паха неласково.

Чили удивлена. Другой бы уже на его месте об коленки терся-ластился.

Через растрескавшийся бетонный желоб (душегубка не возможная!) согнувшись в три погибели, поднялись наверх. Идти по полынной пустоши сущее наказание. От ядреного запаха во рту горько до тошноты. Голова не болит, дуреет. Полынь трещит под ногами. Семена выстреливаются в стороны.

− Как-то не комильфо… Удобней нет пути? — не выдерживает пытки Чили. Часть семян попала в обувь. Приходиться останавливаться и балансируя на одной ноге, вытрусить.

− Зато чисто, − замечает Паха.

Замечание абсолютно не понятно. Что значит чисто? Но очевидное отрицать не станешь. Паха предпочитал глотать горечь, чем вольно шагать по каменистому взгорку утыканному реденькой заразихой. Девушка смотрит на белесый налет покрывающий кожу и соображает — ни мух, ни приставучих мошек вокруг не вьется. Из-за полыни?

Жара не спадает ни на градус. От нее тело становится ватным и вялым. Паха угадал подать фляжку.

− Глоток-два.

Чили сделал три. Не из потребности или жадности. Из-за чистой вредности противоречить.

− Экономим?

− Потом изойдешь.

Они широко обогнули эрозийный участок. Холм, будто черствый хлеб раскрошился. На песчаном бугру полно подозрительных выемок. Топтался кто?

− Во, только тебя не хватало, − недоволен Паха и увеличил радиус обхода.

Чили ужасно любопытно, о ком он говорит. Но от жары не то что любопытничать, ворочать языком втягость. Шла за Пахой следом, поглядывала, может сама увидит. Топтун не открылся, а любопытсво от жары испарилось. Начали спускаться к берегу. Справа, из зарослей бурьяна, поднимается изъеденная непогодой, в дырах гнездовий стрижей, стенка. По дюнам, между надутых ветром песчаных волн, скупо торчит мятлик. Видится будка «на курьих ножках» − бывшая лодочная станция. Сваи пирса повалены и засыпаны. Тут же брюхо перевернутого баркаса. В проеденные временем дыры виден шпангоут и бортовые стрингеры. Линия воды отступила, и станция торчит на пустынном берегу, что последний зуб во рту старой карги.

− Нам туда? — с надеждой спрашивает Чили. Она набродилась, набегалась, напрыгалась, устала и хотела есть и пить.

− Туда.

− Живешь там?

Паха лишь отрицательно мотнул головой.

− Отдохнем немного.

− А чья она?

− Ничья. Общая, − краток Паха.

Чили подбодрилась. Отдых подразумевал минимум ничегонеделание, максимум — ничегонеделание и (может быть!) еду. Питье уж точно!

В саму станцию Паха не пошел, расположился в ложбинке дюн, у начала ряда свай, под козырьком остатков настила. Он тяжко скинул понягу и присел на завалившуюся бетонину. Отставил автомат. Стянул с головы панаму, отер ею лицо.

От пота, пыли и жары тело чесалось, и Чили осенило искупаться. Голубая, в серебряных блесках вода, манила свежестью и прохладой.

− Я мигом. Окунусь только.

Сбросила кеды. Скача то на одной ноге, то на другой стянула носки. Жикнула молнией шорт. Язвительно представила как вывернет с себя топ. Морда у спасителя будет еще та! Облизнется до ушей.

− Ага, − вроде согласился Паха, но приказал. − Стой, где стоишь.

− С чего вдруг? — фыркнула Чили не собираясь подчиниться.

Шорты спадают с бедер. Она, поправляет резинку стрингов, хлопает ею, и вприпрыжку, торопится в реку. Стаскивает платок с головы, мотает разноцветной гривой.

− Стой, говорю! — рычит Паха вслед девушке.

«Щассс…» − отмахивается Чили. — «Размечтался!».

Стопудово, он бы её не остановил…. Он бы — нет. На поверхности песка, стражем границ суши, лежал человеческий череп. Пустая глазница недружелюбна черна.

Чили опешила. Переступить? Обойти? Остановиться? Поворачивается к Пахе. Он манит — вернись. Хорошо топ не успела снять, побрела обратно.

− Ты здесь раньше была? — спросил Паха, приступая к сервировке. Лепешка, фляжка с водой, плошка с солеными овощами, сыр нарезанный сто лет назад и вяленые в кристаллах соли ломти мяса.

− Нет.

− Тогда не расхаживай тут особенно, − вздохнул он над ней, что над малым дитем и пригласил к скудному угощению. — Поедим лучше.

− Руки бы помыть? − Чили показала грязные ладони. — Про гигиену слыхивал?

− В общих чертах.

Паха грязных рук не стеснялся и по поводу их не гигиеничности не замарачивался. Похлопал ладонь о ладонь, дескать, грязь не сало, сама отстала! и принялся за еду. Сунул кусок лепешки в овощную юшку — размокать, подцепил кусок мяса, сдул соринку и в рот. Чили подождала вторичного приглашения. Скорее из привычки, чем из скромности. Не дождалась. Пришлось смириться. Есть (есть? жрать!) хотелось страшно! Разносолов не богато и не в том количестве, добиваться любезного: Кушать подано!