Уильям Форстчен - Солдаты

Он на минуту наклонил голову, затерявшись в своих мечтах.

— И ты никогда не узнаешь той радости, которую чувствует молодежь, которая впервые отправляется на войну. Наши умены заполнили бы то зеленое море, десять тысяч скакали бы как один, поворачивали бы как один, а вымпелы щелкали бы над головой, нарги умена пели бы сигнал в атаку. Моя первая атака, ах, вот это было время. Это произошло за год до того, как я завершил мой первый круг, недалеко отсюда в земле Ниппона. Мы и мерки. Когда мы выпустили стрелы, десять тысяч заслонили солнце, черная тень от них помчалась, словно штормовое облако.

Он покачал головой и вздохнул.

— Безумие конечно. Но тогда мы сражались за другие идеалы. Мир был достаточно большим для всех нас, чтобы скакать, охотиться, и иметь место для пастбищ. Все было просто, сталь против стали, чтобы доказать что мы были все еще достойны крови наших древних предков и не боимся. Это не приводило к окончательной бойне, к резне молодежи, стариков, подростков. Нет, просто сталь против стали. Не как сейчас.

И он неопределенно махнул назад на запад и на передовые линии.

— Если ты был лучше противника, то ты забирал себе его «фака» [8] faka — бантагское слово, возможно означает дух, силу воли , его славу, но позволил бы ему жить, даже попировал бы с ним, прежде чем отправить его обратно в юрту. Именно такой и должна быть война.

Он сделал еще один глоток вина.

— Но всегда были люди.

— Ты не называешь их иначе как скот, — сказал Джурак.

Зартак печально рассмеялся.

— Ты знаешь, что однажды у меня был любимец. Тогда, когда я был ребенком, это была женщина. В те дни, среди особ благородных кровей с королевской родословной было распространено давать юнцу человеческого любимца, чтобы тот служил компаньоном, учителем их языка, слугой, для выполнения черновых работ.

На минуту он затих.

— Продолжай.

— Некоторые, когда они входили в пору юношеских страстей, становились опьяненными такой самкой скота.

Джурак не скрывал своего отвращения даже от простой мысли об этом. Это было предметом, о котором не говорят, темный позор о котором только шептались, и который жестоко наказывался.

— Нет, не в таком смысле я заботился о ней, — добавил Зартак, даже не подозревая о реакции друга.

— Не в таком смысле? — осторожно спросил Джурак.

— Ее звали Елена. Она была родом из племени византийских греков, которые живут примерно в тысяче лиг на запад. И я любил ее.

Зартак пошевелился, чувствуя себя неловко.

— Я думаю, что она действительно заботилась обо мне, почти как мать ребенка. Она была нежным созданием. Я помню, что когда мне было около пяти лет, меня поразила лихорадка, которая убила всех, кроме меня. Она сидела около меня день и ночь, на протяжении почти целой луны.

— А твоя мать?

— Я никогда не знал ее. Она умерла, дав мне жизнь. Мой отец так и не смог взять другую в свою постель, и умер, оплакивая ее. Таким образом, была только Елена, чтобы ухаживать за мной. Она рассказывала мне истории своего народа, о человеческих царях и принцах их старого мира, о поэте по имени Гомер. Она знала большую часть его великих баллад наизусть.

И на мгновение Зартак задумался настолько, что стал рассказывать о Доме Атрейдис и о кораблях с черными корпусами [9] из произведения Гомера на неизвестном языке.

Древняя песня угасла, и он сделал еще один глоток.

— Ты знаешь ритуал дня имени, день, когда воина принимают в десяток, и наконец, он берет имя, которое будет носить всю оставшуюся часть жизни?

Джурак кивнул, достаточно часто наблюдая за этим процессом, с момента прибытия в этот мир.

— Каждый, как ожидается, приносит жертву, обычно лошадь, — на несколько секунд он сделал паузу, — но также и скот. Мои кузены насмехались надо мной, что я слишком привязан к своему любимцу, к своему скоту. К тому времени мой отец был мертв, таким образом, в то утро мой самый старший дядя постановил, что Елена должна стать жертвой.

Он снова остановился, приканчивая остатки вина. Со слабым ворчанием он выбросил бурдюк из юрты, и, не потрудившись спросить, подошел обратно к столу, вытащил из-под него еще один мешок и открыл его.

— Странно, как это варево расслабляет язык, чтобы говорить такие глупости.

— Продолжай, — тихо сказал Джурак. — Расскажи мне.

— Так что я пошел в свою юрту. Она достала и выложила мой воинский наряд, мою первую кольчужную рубашку, ятаган и лук моего отца. Я знал, что она гордится мной, хотя я был из орды, а она просто скот. И она была одета в простую белую одежду, белую, как утренний туман, одежду жертвы скота. Она уже знала. Я не мог говорить. Она улыбнулась и сказала, что сегодня присоединится к своим родителям. Мы убили их за несколько лет до того, и все же она любила меня. Она пошла не запуганная. Я был тем, кто боялся, когда мы шли к кругу, где ожидала моя семья.

Мы вошли в круг. Она заколебалась при виде столба, к которому она, как предполагалось, будет привязана. Мой дядя был жестоким, и выложил вокруг столба поленья. Он хотел соблюсти старые обычаи, таким образом, она должна была быть сожжена заживо, а затем сожрана.

Зартак заколебался и посмотрел вдаль.

— Она обернулась и посмотрела на меня, и прошептала на своем языке «если ты любишь меня, как я люблю тебя, сделай это сейчас. Пожалуйста, не позволяй меня сжигать».

Он снова остановился. Джурак ждал в тишине.

— Он покоит меня на злачных пажитях. Он водит меня к водам тихим [10] Песнь о небесном пастухе. Из книги «Сокровищница Давида». Псалом 22-2 .

— Что?

— Последние слова, которые она сказала, — прошептал Зартак. — Это была молитва ее народа. Она научила меня произносить ее. Она сказала, что ее бог обучил ею ее народ, и что мои боги тоже услышат ее. Когда я был детенышем, мы вместе произносили ее каждую ночь.

Она начала шептать эту молитву. Я встал позади нее, так, чтобы она не могла видеть нож.

Он вновь взял паузу.

— Нет. Это ложь. Потому что я не мог это выдержать и смотреть в ее глаза. Я убил ее единственным ударом, до того как она закончила молитву. Я сделал это так, чтобы застать ее без предупреждения, и это были ее последние слова.

Вот так начался праздник моего дня имени. Мои кузены бросились на ее тело. Я потерял лицо, показав слабость, убив ее таким способом, и надо мной насмехались в течение многих лет. Меня это не волновало. Я знал, что лежало у меня на сердце, хотя бы это они не знали.

Голос Зартака оборвался, и Джурак был не в состоянии сдержать удивление. Такая демонстрация эмоций не перед одним из твоей семьи было неслыханным делом.

Через несколько минут Зартак вернул самообладание.

— Пьяные бредни старого воина, — смущенно заявил Зартак.